Он громко рассмеялся.
— Мне, конечно, не стоило тратить столько времени на пустые разговоры с таким горьким пьяницей. Всю ее, казалось, терзал яростный гнев; она злилась на себя за то, что позволила себе растаять как жаждущая любви дурочка от его подогретых алкоголем нежных слов и подчеркнутого внимания; она злилась на него за то, что он опустошил весь бурдюк, не заботясь о том, в каком опасном положении оказался.
Он покачал головой.
— Боже, почему вы всегда такая серьезная?
— Но ведь вы сами сказали, что вам потребуется много времени вытаскивать топор. Вы сказали, что стали почти калекой. — Она показала на его лодыжку. Гилберт, конечно, не протрезвеет до восхода солнца, но вам нужно приниматься за дело немедленно.
— Мария, неужели никто прежде вас не поддразнивал?
— Поддразнивал? — переспросила она, опасаясь, что неверно поняла смысл сказанных слов.
— Да, поддразнивал, подтрунивал, шутил.
— Как можно шутить, когда ваша жизнь под угрозой, а ваши мозги насквозь пропитаны вином? — По собственному опыту Мария знала, что пьяные мужчины обычно шумят и смеются, рассказывают друг другу о своих героических подвигах, их темперамент переливался через край, и они, как правило, утрачивали контроль над собой. Здравомыслящие женщины в такие моменты стремятся уйти куда-нибудь подальше. Но веселый, добродушно поддразнивающий пьяница? Нет, такое просто невозможно.
И псе же, один из них сидел рядом с ней на корточках, в его голубых глазах отражалось пламя, поблескивали веселые искорки, а постоянно расплывавшиеся в улыбке уголки губ свидетельствовали о его чувстве юмора.
— Поддразнивание — это только одна сторона того удовольствия, которое получаешь от выпивки, — сказал он.
— Ну, а оборотная сторона, — это удовольствие, получаемое от метания топором в женщин, которые не причинили никакого зла?
— Нет, разделение удовольствия от другой дубинки вместе с желающей этого женщиной. — Он бросил на нее долгий, малопочтенный взгляд, не препятствуя ей испытывать охватившее ее странное чувство, — словно огонь поджег ее, охватил все ее разгоряченное тело и покрывшееся краской лицо. Мария пододвинулась ближе к огню, надеясь, что покрасневшее лицо — это воздействие огня.
Ей явно не стоило беспокоиться по этому поводу. Уголком глаза она заметила, как он высоко закинул голову, обращаясь к невидимому небу. Она чувствовала, как он прерывисто дышал, недовольный проявленной в отношении к ней дерзости.
— Простите меня, — еле слышно промямлил он. — Мне не следовало бы так разговаривать с вами.
Она не могла признаться ему в том, что прощает проявленное к ней неуважение, не могла она сказать ему и о том, что все внутри у нее радовалось, ликовало из-за его скабрезных замечаний.