С минуту он тревожно смотрел на маску, а затем, видя, что она не отходит от него, спросил:
— Ты, может быть, хочешь что-нибудь сказать мне, прекрасная маска?
— Нет, ничего особенного, — пропищала она деланным маскарадным голосом. — Мне только жаль, что здесь нет цыган. Ты знаешь, как я люблю цыган!
Государь был поражен. Эта крошечная, миниатюрная фигурка, эти осторожные, как будто кошачьи, жесты и ухватки, этот робкий взгляд больших глаз, сверкавших из-за длинных разрезов черного бархата, весь этот общий рисунок подкупающей, почти молящей грации — все это было хорошо знакомо и памятно государю, все это он недавно хорошо видел совсем близко.
— Как ты здесь очутилась? — спросил император тоном, в котором нежность и сожаление боролись с гневом.
— А что? — пропищала маска. — Почему же мне было сюда не приехать? Ведь ты здесь, а ты сам сказал мне, что всюду, где ты будешь, там и я могу быть с тобою вместе.
У государя вырвался жест нетерпения.
— Нет, ты не поняла меня! Ничего подобного я тебе не говорил и не мог говорить. Ты не можешь сомневаться ни в моем участии, ни в моем расположении, но во всем и всюду должны уважаться и соблюдаться приличия, а ты хочешь нарушить их.
— Я? Чем же это? — спросила маска, и в ее голосе прозвучала горькая обида. — Что я такое сделала, что могло бы так сильно прогневить тебя?
— Если ты сама не понимаешь этого, то мне будет трудно объяснить тебе, — сказал государь таким тоном, в котором напрасно хотел скрыть свое неудовольствие.
Маска торопливо вынула из кармана маленький кружевной платок и, подсунув его под маску, вытерла слезы.
У государя опять вырвался нетерпеливый жест. Он терпеть не мог женские слезы, и это знали все, кто когда-нибудь стоял близко к этому монарху.
— Ты лучше всего сделаешь, если уедешь, — сказал он, стараясь говорить с возможной кротостью, проявляя почти несвойственное ему терпение.
На эту сцену начали издали обращать внимание большинство из присутствующих. В углах начали потихоньку перешептываться.
Государь заметил это и чувствовал подступающий гнев, истинный пароксизм гнева, один из тех пароксизмов, о которых знала вся Россия. Он нагнулся вперед, несколько наклонился к миниатюрной маске и тихо, но внушительно проговорил:
— Уезжай сейчас же! Слышишь ли? Сейчас!
— Слышу, слышу, но не уеду, — капризно пропищала маска.
Кровь бросилась к лицо государю.
— Я тебе приказываю, — произнес он таким тоном, перед которым спасовал бы любой из царедворцев.
Однако упрямая маленькая маска стояла на своем и упорно повторяла:
— Сказала, что не уеду, и не уеду!