Сергей подумал, потормошил свою больную голову, но не смог вспомнить устройство ни одного более-менее значимого предмета. Кроме степлера. И то, только потому, что один раз от скуки разобрал его на части. Навряд ли местных крестьян заинтересует степлер. Или хоть кого-нибудь.
Как бы отвечая не мысли, на печи крякнул и заворочался Кузьмич. Неграмотный, кстати. Нет, не заинтересует…
Даже напряги Сергей извилины и вспомни что-нибудь техническое. Ну и что? Кому ты будешь предлагать устройство автомата Калашникова? Кузьмичу? Никитичу? Или будешь ходить по улицам и орать „А вот чертежи автомата! Недорого! Кому-у?!“.
Ни какой от тебя пользы, Сергей Сергеич. Будешь ты пахать и пахать, причем в буквальном смысле этого слова. А не так, как ты привык „пахать“ в офисе с кондиционером и компьютером…
С такими трагическими мыслями Сергей заснул.
Попытался заснуть.
Как только приходил сон, вместе с ним приходили беспризорники. Стоял на пригорке Длинный с наполовину перерубленной шеей. Кривлялся Рыжий в залитой кровью кофте. Чумазик, с отчаянным визгом, опять мчался не него, выставив блестящие шилья. И добегал. В тот момент, когда острия вонзались ему в живот, Сергей выныривал из огромного „тулупа“, орал и врезался головой в потолок. На третьей побудке Кузьмич начал материться уже во весь голос.
* * *
— Ну, как там мой новый плямянничек? — Никитич выглядел до отвращения бодро. По крайней мере для Кузьмича, чувствовавшего все свои пятьдесят лет. Каждый год. И даже еще пару десятков лишних.
— Шальной какой-то. — Кузьмич сидел на крыльце, — Всю ночь орал и головой о потолок стукался. Спать не давал.
— Ну, орал… Положи трех, да ясце первый раз — не так заорешь. А сейцас где? Спит? — солнце уже встало, так что для деревенских продолжать спать — признак крайнего лентяя.
— Да не. Всю ночь не спал и поднялся ни свет ни заря. Вон, в туалете страдае.
— Так ён же сяктант. Нябось не то что самогона, вообсце спиртного не пил.
— Не скажи. Сяктант, не сяктант, а самогон вчера глотал как воду. Да и вообсце…
— Што? — насторожился Никитич. Получить зависимого работника, да еще почти бесплатного (за еду и ночлег) — чертовская удача и не хотелось бы омрачать ее какими-то непонятками.
…Может быть думал он и не совсем такими же словами (все-таки крестьянин двадцатых годов), но все дело в том, что точно передать человеческие мысли словами сложно (а часто и невозможно), так какая разница — перескажем мы их с соблюдением крестьянской лексики или так, чтобы понятнее было…
— Да посмотрел, как ён ест.
— Ну?
— Да никак.
— Не ест, што ли? Я же видел, ел он вцера.