— Тернер!..
— Я могу лишь повторить то, что сказал, — тихо произнес он.
— О чем ты?
— Что ты очень привлекательна. — Он покачал головой, словно стряхивал с себя чары, которыми она его околдовала. — Это неоспоримый факт.
Миранда вздохнула:
— Тернер, ну что вы повторяете одно и то же: «Привлекательна»? Чтобы пощадить мои чувства, лгать не обязательно. Тем самым вы принижаете мои умственные способности, а это еще более оскорбительно, чем любые честные слова о моей наружности.
Он смущенно улыбнулся:
— Да я вовсе не обманываю тебя.
Миранда нервно закусила нижнюю губу.
— В таком случае — спасибо.
— Я обычно делаю более тонкие комплименты.
Тернер хотел еще что-то прибавить, но передумал, подобрал поводья и улыбнулся.
— Ну что, трогаемся?
Они ехали молча. Миранда изредка бросала на него любопытные взгляды. На его невозмутимом лице ничего нельзя было прочесть. Тогда почему она в смятении? Ей это не нравилось. Он сказал, что не испытывал к ней никакого желания. Но зачем тогда поцеловал ее?
И вдруг у нее с языка сорвалось само собой:
— Почему вы меня поцеловали?
На секунду ей показалось, что Тернер задохнулся. Лошади замедлили ход, чувствуя, что рука возницы ослабла. Потрясенный, он смотрел на Миранду и не мог вымолвить ни слова.
Девушка, уяснив, что тот просто не знает, как ответить на ее вопрос, быстро произнесла:
— Считайте, что я ни о чем не спрашивала. Это не имеет никакого значения.
Но сожаления от своего вопроса она не испытывала. Что ей терять? Смеяться над ней он не станет, как и рассказывать небылицы по этому поводу. Да, ей сейчас не по себе, но это ничто по сравнению с той неловкостью, которую девушка испытала прошлой ночью.
— Я виноват, — вдруг произнес он. — Только я. А ты, к несчастью, оказалась рядом.
Миранда увидела боль в его голубых глазах и положила руку ему на рукав.
— Не надо ругать себя зато, что злились на Летицию.
— Она умерла, Миранда.
— Но это не означает, что она не вела себя неподобающим образом, пока была жива.
Тернер как-то странно на нее взглянул и…расхохотался:
— Ох, Миранда, иногда ты говоришь жуткие вещи. Да еще так высокопарно!
Та улыбнулась:
— А вот это я сочту за комплимент.
— Я бы не хотел ставить тебя в положение учительницы, воскресной школы.
— Боюсь, что я так и не овладела в полной мере христианской добродетелью.
— Неужели?
— До сих пор держу злобу на бедняжку Фиону Беннет.
— Это та самая…
— Та самая противная девочка, которая назвала меня уродиной на дне рождения Оливии и Уинстона — им тогда исполнилось одиннадцать.
— Господи, сколько же лет прошло с тех пор? Тебя лучше не сердить.