— С вечера Ван Ли про тебя спрашивал: не слыхали ли, говорит, чего про Дениску?
— Так и спрашивал? — радостно изумляется Дениска.
— Так, так.
Подъехали к реке. Черные крутые берега обрывисто спускались к воде. У горбатого яра струи звенели песенно тонко. Подъехали ближе. Потянулась жидкая топь, и копыта сочно зачавкали. Терентьич тревожно вскинулся, — не услышал бы неприятель. Старик-сапожник, ехавший впереди, выпрямился, приостановил лошадь.
— Брод здесь, пане большевик.
Терентьич вперил глаза в бугристую гряду волн, в раздумье ответил:
— Ну что ж; попробуем… А вы, — обратился он к старику, — первым.
Кони осторожно вошли в воду, боязливо взбивая копытами песок. Вода струилась, поднималась выше. У ног она кипела пенными кругами, круги исчезали в темноте, а на смену им закипали новые. Дно оказалось каменистым, вода неглубокой. Она доходила лишь до стремян.
Переправились без всяких происшествий. Последние бойцы выехали на берег. Терентьич бережно, ласково пожал руку старику:
— Спасибо, отец. Никогда не забудем твоей услуги. Езжай домой и работай мирно.
Старик наклонился, к Терентьичу, нерешительно поцеловал его в лоб:
— Победы вам над панами.
Его высокая фигура качнулась и словно растаяла в темноте.
Полк тронулся. Комиссар посмотрел на командира:
— Ты что, Терентьич?
— Так, старик растревожил — батьку вспомнил, увижу ли еще его живым?
* * *
Полк в резерве. Впереди, пробивая дорогу к Висле, идет 2-й Кубанский.
Издали доносится тягучий гул снарядов и мелкий, глуховатый, еле слышный говор пулеметов. Дениска примечает: «А ведь прав был обозный, что-то изменилось вокруг — август не похож на июль: все чаще не хватает не то что снарядов, даже патронов! Ожесточенней дерутся белополяки, и как будто больше их стало. Да, видно, самые трудные бои впереди».
Но сегодня, может быть перед завтрашним смертным боем, отдыхают бойцы на берегу неглубокой речки. Шумно ныряют, весело отфыркиваются.
Четверо красноармейцев подсели к Колоску, затянули песню. Тенор забирает вверх, тянет за собой остальные голоса, и песня плывет над бойцами:
Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль…
Колосок мечтательно улыбается, подтягивает:
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
Кто-то вынырнул из воды, Колосок, вглядевшись, узнает комиссара. Тот подсел к песенникам, закурил, жадно затягиваясь. А тенор выводит:
Что, братцы, чего приуныли?
Забудем лихую беду!..
Уж, видно, такая невзгода
Написана нам на роду.
Ван Ли, скрестив по-турецки ноги, сидит рядом с Колоском, «дишкантит». Подходят и подходят бойцы. Уже не четверо, а человек пятнадцать поют старую песню: