Терентьич крепкими зубами покусывает травинку:
— Опять западня!
— Западня… а пробиться надо, — говорит комиссар, лежащий на траве рядом.
— Да разве прорвешься с одним полком через целый корпус?
— В обход надо, в обход, — твердит комиссар.
— В обход-то в обход, но как? Местность нам незнакомая, куда пойдешь?
— Может, ночью еще одну попытку сделать, прорубиться шашками? — предложил комиссар.
— Нет, бойцов надо беречь, у нас их совсем мало.
— Разве я бойцов не берегу? — хмурится комиссар. — Берегу. Но где выход? Другие полки где-то по флангам дерутся, связь порвана, надо ж выходить из положения. Товарищ Гай приказывал: «Пробивайтесь к немецкой границе и, в последней крайности, чтобы избежать уничтожения или плена, — переходите границу. Немцы вас разоружат, интернируют. Но ведь это не смерть и не плен: кончится война — вернетесь на родину… А бойцов беречь надо. Эта война не последняя. Нам еще с мировым капитализмом биться и биться!..»
К ним нерешительно подошел Колосок. Видя, что командир его не замечает, кашлянул.
— Тебе чего? — спросил Терентьич.
— К вам, товарищ командир! Еще под Млавой мы пленного взяли. Хороший парень! Здорово пилсудчиков бил… Так вот хочет он нам показать дорогу к немецкой границе.
Комиссар поднялся:
— А поляк надёжный?
— Верный человек, товарищ комиссар!
— Почему, думаете?
— А зачем бы иначе его пилсудчики в цепях держали!
Комиссар махнул рукой:
— Ладно, веди поляка.
Колосок привел пленного. Терентьич и комиссар поздоровались с ним.
— Так вы солдат? — спросил комиссар.
— Жолнер.
— А эту местность знаете?
— Вем.
— А сам кто — рабочий, крестьянин?
Пленный торопливо полез в карман, извлек книжку.
— Работник, — произнес он гордо.
«Станислав Казимирович Луцкий, работник Лодзинской суконной фабрики», — прочитал вслух комиссар. — Ладно, попробуем.
— Седлай коней! — Крикнул Терентьич.
* * *
Схоронила ночь узелки дорог, не найти их, не отыскать. Куралесит в пути ветер, пахнущий болотом да гнилой чахлой травой. Впереди полка гнется сутулая фигура Терентьича. Перешептываясь с комиссаром, он поглядывает на поляка. Пленный внимательно всматривается, ищет одному ему знакомые приметы. Временами сдерживает лошадь. Полк останавливается в ожидании, потом поляк снова посылает коня в черноту ночи, и за ним тянется колонна бойцов.
В эту ночь всю свою жизнь вспоминает Станислав Казимирович Луцкий. Вспоминает он большой город Краков, залитую асфальтом улицу, подъезд, а под лестницей — конуру. В эту конуру он приходит только вечерами, вываливая в дрожащие руки матери мелочь от продажи газет. Это — детство. А потом такая же безрадостная юность — восемь лет на суконной фабрике в Лодзи. Восемь лет, однообразные, мрачные, как ступеньки той лестницы, где притаилась конура его «золотого детства». Когда ему минуло двадцать три, взяли в армию. Перед отъездом на фронт он попал на родину, в Краков. Зашел к отцу, больному, разбитому параличом.