— Может, пойдем спать?
Она ничего не ответила. Мокки заговорил снова и фальшивый тон его голоса, подчеркивал его ложь.
— Ты, наверное, очень устала, да? Пойдем!
Юная женщина взяла его за руку и, ничего не отвечая, потянула прочь из дома.
Во внутреннем дворе караван-сарая горела лампа, помещенная над воротами. Но ее свет был слаб. Серех крепко прижалась к Мокки:
— Мой большой саис, — зашептала она, — мой большой саис, весь день я ждала этого!
Внезапно они испугались. Женский голос, громкий и строгий, разбил молчаливую тишину ночи:
— А ну-ка, прекратите немедленно!
Мокки и Серех оглянулись. В стороне от лампы они увидели узкое, длинное окно — старую бойницу. В коптящем свете факела, обмазанного бараньим жиром, возникла какая-то бесформенная фигура: завернутая в черное и в черной же накидке, которая полностью закрывала ее лицо. Виднелись только глаза. Мокки зашептал:
— Серех, это же приведение… приведение…
— Не бойся ты, — ответила она ему тихо. — Это хозяйка караван-сарая. Вдова, которая не спит.
Голос под накидкой заговорил:
— У меня не занимаются такими грязными делами! Идите отсюда куда-нибудь еще!
Мокки потащил Серех к воротам. Но на пороге, маленькая кочевница обернулась, сделала из трех пальцев знак проклятия и злых пожеланий, и пробормотала:
— Да поразит тебя чума, старая, злобная баба! Не снимаешь чадора даже по ночам? Ты просто завидуешь, старая ведьма, завидуешь молодым женщинам, которые спят по ночам с мужчиной, а не с подушкой, как ты!
От холодного ветра, что дул снаружи, Серех задрожала. Мокки распахнул чапан, притянул ее к себе и закрыл ее им. Они быстро пошли вперед. Дойдя до ручья, Мокки взял Серех на руки и перепрыгнул его один прыжком. Они пробежали через заросли кустарников, колючки царапали их, но они этого не замечали. Наконец кустарник стал редеть и они нашли узкий клочок поросшей травой земли. Серех опустилась на него и потянула Мокки за рукав…
Потом они оба почувствовали, что их привязанность друг к другу стала другой.
К страсти и желанию, добавились доверие, нежность и дружба. Серех гладила грудь Мокки. Ее пальцы скользнули по его рубашке и дырам в потрепанной ткани, и тогда, впервые в жизни, она озаботилась не собой, а другим. В этой рваной ткани, сосредоточилось для нее вся несправедливость этого мира.
«Почему, — спрашивала себя Серех с нежностью, от которой ей было больно — почему все устроено так, что самый лучший из людей носит разорванный чапан, в то время, как другие…?»
И неожиданно Серех произнесла спокойным и уверенным тоном:
— Конь должен быть твоим.