В дверь постучали. Папаша Пешель испуганно вздрогнул. Фрау Пешель потребовала впустить ее.
— Замечательно! В собственном доме тебя не впускают в комнату!
Папаша Пешель сунул свои стихи под кудельки шерсти, повернулся к Станислаусу и приложил свой осторожный палец к губам.
На столе стоял пирог. Ячменный кофе благоухал. Место Лилиан пустовало.
— Что она там еще делает на кухне?
Мамаша попросила Станислауса поглядеть, что задерживает Лилиан:
— Не будете ли вы столь любезны?
Станислаус охотно согласился быть столь любезным. Лилиан сидела у плиты, глядя на гаснущие искры в поддувале. Она дулась.
— Вы пришли к папе или ко мне?
Он бережно погладил ее по взлохмаченной голове. Она не возражала. Он сел рядом.
«Лора, Лора, Лорхен, Лорхен, мой свет, хороши девчонки в восемнадцать лет…» — доносилось из столовой. Когда он ее целовал, взгляд его упал на небольшую кухонную полочку: «Перловая», «Манная», «Овсяная» — все стояло в отменном порядке.
41
Станислаус ревнует к субъекту в белых перчатках и решает внести ясность в свою душевную жизнь.
Ох уж эта Лилиан! Она сводила его с ума! Когда они сидели дома в пешелевской столовой и проводили вечер за вкусным ужином, игрой в лото или разговорами о маленьких городских новостях, тогда не было на свете более кроткой дочери, более послушного дитяти. Но как только родители разрешали ему вывести их дитя на свежий воздух, Лилиан мгновенно преображалась; она была воплощением нежности, виртуозом, в совершенстве владеющим искусством ласки, маленькой любовницей-дьяволицей, которой ничего не стоило грациозно свести на нет все самые твердые намерения Станислауса.
— Расскажи, что ты почувствовал, когда в первый раз увидел меня?
— Я боролся с собой, я уж это говорил тебе. Но ты была такая живая и такая милая, что я не мог тебя забыть. А ты никого не замечала, кроме этого мотоциклетного дурака.
— Только потому, что ты рта не раскрывал.
Логика любви, любовная тарабарщина, бог его ведает, что это, но они друг друга понимали и им было хорошо вдвоем.
Ему становилось все труднее сдержать клятву, которую он дал себе: через год, при всех условиях, сдать выпускной экзамен в своем заочном институте. Он честно и стойко боролся, но у него была могучая противница — любовь. Время у него незаметно растиралось. Среда, суббота и воскресенье были днями, которые Пешели установили для любви. В понедельник, вторник, четверг, пятницу Станислаус занимался и чувствовал отчаянную усталость.
«Почему вы задерживаете сочинение на тему о периоде „бури и натиска“ и о том, как он отразился на творчестве различных поэтов?» — спрашивал заочный учитель по немецкой литературе.