Она бормотала себе под нос, подсчитывая что-то на пальцах.
— Хмм, — тут она заметила, что Лоуренс заглядывает ей через плечо, и, задрав голову, откинулась чуть назад и прислонилась к Лоуренсу. — Их много.
— …О.
Лоуренс не сразу понял смысл сказанного: она имела в виду историю своих романов.
Хоро прожила много столетий, так что ничего удивительного, если окажется, что она любила больше, чем один-два раза. А с учетом ее ума не приходилось сомневаться, что часть ее партнеров были людьми.
Хоро загораживала дорогу, так что Лоуренс чуть подтолкнул ее маленькую спину.
Хоро послушно зашагала вперед.
Как правило, они шли рядом, так что у Лоуренса было немного возможностей рассмотреть ее сзади. Впечатление было необычным и свежим.
Со спины она выглядела очень стройной; очарование линий тела было заметно даже под слоями одежды. Шаг ее был не слишком широк и не слишком быстр; в голове у Лоуренса всплыло слово «грация». Но кроме того, что-то в ее фигуре дышало одиночеством; Хоро казалась мягкой, и ее хотелось обнять.
«Это и есть то, что называется сверхзаботливостью?» — подумал Лоуренс и самоуничижительно улыбнулся; однако тотчас его посетило сомнение.
Хоро отсчитывала что-то на пальцах; сколько же мужчин прикасалось к этим хрупким плечам?
Он попытался представить себе, какое у нее тогда было лицо. Она была довольна? Она закрывала глаза с показной скромностью? А может, ее уши дрожали и хвост вилял из стороны в сторону, и она не могла скрыть счастья?
Они держались за руки, обнимали друг друга… Хоро, в конце концов, отнюдь не ребенок…
«Кто еще у нее был?» — мелькнуло у Лоуренса в голове.
— …
Он сразу же попытался выбросить эту мысль из головы. Язык обжигающего пламени потянулся из самой глубины сердца.
В грудь что-то ударило, как будто он свалился со скалы. Такое же потрясение он испытал бы, должно быть, если бы прикоснулся к горячим углям, думая, что они давно остыли, и внезапно обжег бы руки.
Она отсчитывала их на пальцах.
Это было самое очевидное, что только могло быть в целом мире, но с каждым пальцем, который она загибала в его воображении, что-то внутри него обрывалось, оставляя лишь дымящийся гнев.
Это чувство ни с чем не спутаешь.
Чернейшая ревность.
Лоуренс злился на самого себя. Это было невероятно себялюбиво — даже для него, рожденного во имя алчности, которая толкает человека на путь торговца.
Но любовь к деньгам — просто ничто в сравнении с этим чувством.
Именно поэтому, когда Хоро обернулась и вперила в него обвиняющий взор, это подействовало на него сильнее, чем любая проповедь любого священника.