Через час река Флид зловеще забулькала, коровы забеспокоились, а фермер Харкурт обнаружил, что молоко в выменах свернулось в творог. Козы, в панике блея и грезя об убежище, точно потерявшие разум компасы крутились на привязях. Овцы сбивались в кучи и разбредались по земле, словно упавшие облака. Женщины собирали животину с мыса в стада и уводили в поля Джадлоу, принадлежавшие родственникам Пух-Торфов и Вотакенов.
– Закрой все окна, – распорядился отец. – А затем ступай и расстели попону на могиле матушки.
Я выполнил эту и другие свои обязанности; ближе к вечеру на горизонте застыла грозная серо-стальная туча тумана; ветер сделался сильным и промозглым, а серебристые чайки предались отчаянию, самоуничтожению и детоубийству – они отрывали собственные гнезда со скал и с силой вышвыривали яйца, кои разбивались внизу о серые скалы и размазывались желтыми потеками. После этой панической вспышки насилия у чаек стало ясно – в этот год гнев Господень и впрямь будет велик. Небо оставалось черным. Когда по часам наступила ночь – хотя звезды так и не появились, только тонкий ободок луны висел в темноте, – жители деревни погрузились с пожитками в лодки и отплыли в Джадлоу.
Но я и Пастор Фелпс остались с горсточкой мужчин – Гавсов, Хэйтеров, Ядров и Биттсов, полных решимости защитить свой дом от чего бы то ни было.
– Мы будем здесь, – объявил Пастор Фелпс, – потому что такова Божья воля.
И слово Господа, как всегда, оказалось решающим.
– Но… – заикнулся я.
– Господь возражает против слова «но», и довольно яро, – предупредил Пастор Фелпс. Он близко знал Божье мнение по поводу словника, потому что оно поразительно гармонировало с его собственным. – Мы не бросим церковь! – гневно кинул он мне, словно я – Сатана собственной персоной, который пытается его утащить. Ветер барабанил по рамам Пастората, будто стучал сам Дьявол.
– Но Господь может и сам за себя вступиться, – возразил я. – Он вездесущ, всемогущ и вечен, отец, – а мы смертны! Мы даже не умеем плавать! А церковь всего лишь здание! Главное – люди! – Мой червь Милдред, похоже, в этом была со мной согласна, потому что устроила мне настоящий ад, превращая кишки в воду, пока я говорил.
– Есть и другие, кто здесь остается, – отрезал отец. – Они мои прихожане. Моя паства. Как я могу их бросить?
– У них всех имеются лодки, а у нас нет! – ответил я. Но он остался глух к моим словам, а когда я продолжил упираться, отвел меня в сторону и указал на гавань, где в барки грузились жаждущие уехать пассажиры.
– Что ж, ступай! – рявкнул он так, что резануло в ушах. – Покинь своего отца на милость Господа и вод, которые восстают! – Но я не мог его оставить, с мятежным кишечником или без.