К работающему лопатой и
сидящей в кресле подошла девушка в тёмно-сером платье. Дочка, явно, больше
некому. По поводу неё тоже прошлись хохотливой похабщиной караульные. Она, как
и родители, их тоже не слышала. Она стояла к нему спиной, но вот обернулась. И
окаменел мгновенно рядовой Савва, и дрожь у него прошла. На него смотрела она,
Татьяна-дарительница, сестра милосердия, его выходившая. Теперь глаза её не
искрились праздником, но и печали в них не было, её взгляд был сосредоточен и
задумчив. Убранные в полушар волосы обрамляла обручем серая лента. И она его узнала
и медленно подошла к забору, их разделявшему. И вот они рядом, как тогда, в
далёкий метельный Татьянин день. Рядовой Савва стоял навытяжку перед Русской
Царевной и плакал. Именно такой, единственно такой и должна быть Русская
Царевна, дочь святого семейства. Она улыбнулась ему и что-то сказала, но он не
расслышал, из груди его вдруг вырвались едва сдерживаемые рыдания. Он упал на
колени и припал лицом к её ботинкам. Она гладила его по голове и тихо говорила,
что на всё воля Божия. Вновь прибывшие караульные брезгливо-недоумённо
наблюдали непонятную сцену. А рыдания рядового Саввы разрастались всё больше.
"И мы не
захотели... Я не захотел! Потому что не защитил вот эту девочку-Царевну ни
шашкой своей полицейской, ни винтовкой солдатской! И эти обормоты вновь
прибывшие, такие тоже из-за меня... И Она, покидая фронт, не смотрела только на
меня..."
Но тут он почувствовал
разливающееся по телу тепло от святыньки у сердца и от рук, гладивших его
волосы. Он поднял голову – Царевна тоже плакала. А над её головой, в вышине, в
звуках её плача и его рыданий, как тогда в громогласном "Ура!"
наступавших, появился образ Чудотворной Владимирской; и будто шепчет что-то
Младенец Матери, а Она, Вечная Державная Хозяйка дома своего, милостиво смотрит
на своих верных.