– Странно слышать такое
от чиновника Синода.
– И от ответственного
чиновника, заметьте!... Что же вы замолчали, молодой человек? Пора, кстати,
представиться, меня зовут Анатолий Федорыч.
– Меня Александр
Дмитрич.
– Да вы садитесь,
садитесь, чайку погоняем... ну и что ж, что с трапезы, чаек он и после трапезы
чаек. Конфетки вот. Тут есть такой отец Пафнутий или Онуфрий, это неважно, это
он конфетки делает, они лучше столичных, тех еще, естественно, столичных, той
столицы, которой больше нет.
– Однако почему же вы,
коли о Боге так говорите, в Синоде работали?
– И заметьте – очень
неплохо работал, я руководил религией, то есть ведал утверждением
основополагающего столпа российской государственности. И я этим занимался
честно, увлеченно и со знанием Дела, заметьте. Увы, рухнул столпик. И не по
моей вине, заметьте.
– А как же можно, не
веря в Бога, утверждать веру?
– Очень даже можно, и
уверяю вас, что, только будучи свободным от сего суеверия, и можно его по-настоящему
втемяшивать в головы простонародья, а также тех, чье сознание предрасположено к
этому, каковым является, например, ваше сознание. И крайне важно, чтобы все
прочие соблюдали видимое почтение к сему столпику. Такова уж природа российской
государственности, что без сего суеверия государство россиян теряет
устойчивость и обречено на гибель, что мы и наблюдаем. И уж поверьте, как русак
до двадцать пятого колена я не за страх, а за совесть старался отодвинуть
катастрофу, но любопытство русского человека впервые победило в нем все
остальное. И вот христианской России больше нет. И вам не одолеть варварского
любопытства, ныне торжествующего в русском человеке.
– О каком любопытстве вы
все толкуете?
– Судя по вашему
сердитому лицу, вы думаете, что я оригинальничаю и в слова играю? Ничуть, я
предельно серьезен. Так уж исторически сложилось, что никакой демократической
основы, вообще склонности к демократии в русском человеке нет. Он
неорганизован, на государственные интересы ему плевать, он склонен к анархии,
он типичный гребсеб, гребсеб – это греби к себе, он сам по себе не способен к
обузданию своего разносного характера, он ленив. Единственное, что держало его
в жестких рамках государственности, – страх перед Богом. Русский человек, как
никакой другой, любит покой и ничегонеделание, а умерять свои потребности
сообразно общественной необходимости он совершенно не желает. Поставьте сотню
русаков всех сословий перед казной и дайте им волю, так они бросятся
растаскивать ее и передерутся меж собой, и менее всего будут думать, что себя
этим губят. Где-то и кем-то сочинена байка, что русский человек не может жить
под чужеземной пятой. Но это вранье, с такими-то задатками, кои я только что
перечислил и отрицать которые бессмысленно, он будет жить под кем угодно, если
его в узде будут держать и подкармливать слегка. Впрочем, последнее не
обязательно. Вот она, пята чужеземной идеи, над нами и вот наше варварское
любопытство, вот оно, готово принять ее гнет. Да-да, любопытство, что ж еще,
это ж любопытно грабить, все вообще делать вопреки заповедям, разгуляться –
что-де из этого выйдет? Все народы любопытство сие удовлетворяли постепенно, в
течение столетий, а мы, нелюбопытные, все это время спали под Божьим, так
сказать, покровом. И вот сейчас враз вдруг проснувшееся любопытство социальное
решили удовлетворить – "что-ка из энтого выйдет?"