– Это все общие слова,
князь! – вскричал поэт. Опять его лицо оседлало тоскливое отчаянье. – Вы
солдат, ваше ремесло – убивать, о какой любви вы толкуете? Свобода воли! О ней
все попы со всех амвонов всем все уши прожужжали. Ее даже Бог не трогает, а вы
собираетесь ее своей любовью покрыть! Да плевать он хотел, этот поющий, на все,
если его свободе воли ядовитые слова тех умных людей понравились. Он выбрал
это! Выбор человеческий, решение воли чем покрыть можно? Свобода воли
миллионов, выбравших штурм и разрушение естественных устоев! – что этой адской
силе можно противопоставить?! И я, осел, еще подвывал этому! Какая там любовь,
князь, бейте их, пока сила есть, только силой эту проклятую свободу воли взбесившихся
миллионов своротить можно. Жену любите, а этого поющего шашкой бы надо было,
жаль, не послушались вы мгновения, к таким мгновениям прислушиваться надо,
такие мгновения историю делают. А остальные б разбежались, и потом бы каждый из
них башку б потер, подумал бы, стоит ли поджог учинять, коли в вашей руке шашка
и рука не шутит!
– Отвечу я вам, – сказал
спокойно князь. – Не только любви в нас нет, о которой я говорил, но и силы
нет, о которой вы говорите. Вот вам о силе: коли восстали миллионы в бунте
неправедном, то моей одной шашкой не обойтись. Когда враг вовне – за одного
солдата сто человек, за которых он дерется, молятся, помогают ему, чем могут. А
если он озверел и на своих попер, да еще из этих своих на свою сторону не
одного привлек? Что я тут стою со своей шашкой без вас? Вы все должны стать
солдатами, коль такая смута пошла. А вы стали ими? Буду я их рубить, мгновениям
подчиняться, как вы советуете, так на их же крови и поскользнусь и затопчут
меня. И руки не подадите помочь подняться, отвернетесь, испугаетесь. Да так,
видимо, и будет. В восемнадцатом остановил я поезд с беженцами. Кто из Москвы,
кто из Питера, из Тулы, из Смоленска, отовсюду были. Пятнадцать вагонов битком
набиты вашим братом. Вырвались из большевистского плена. Осень была, вполне уже
ясно было, кто они такие, чего хотят, на что способны. А остановил я вот
почему: нужно было человек сто хотя бы, пусть без военного умения, но оно у
каждого мужчины в крови! Риск для них был минимальный, видимость войска нужна
была. Рядом в Перегудове три тысячи офицеров и около пяти тысяч гражданских
заложниками сидело. Попались, поверили, как мы тогда в Москве, когда все
Новоспасскими подвалами кончилось. И всего-то меньше батальона этой сволочи
против нас с Безобразовым. Упросил всех выйти из вагонов, речь сказал. Второй
раз в жизни. И последний. Так меня же и обругали господа беженцы, особенно
адвокат один изголялся, фамилию свою сказал даже, забыл я. Как смел, по какому
праву, поезд остановить, самоуправство-де... Не то что сто, одного не набрал.
Как были мы вдвоем с Безобразовым, так и остались.