– И что же заложники? –
спросил Дронов.
– Заложников освободили.
А поезд от меня укатил без потерь. Потери после были: сначала анархисты его
остановили, потом матросня революционная со встречного состава – братишки
бывшего Черноморского флота ехали куда-то по ревделам, потом ВасяВасилек, потом
некая Лизок-Лезвице с какими-то каторжными, потом лесной батька, потом степной,
а потом еще какие-то зеленые – расперло нечисть российскую на ревдрожжах, кого
только не повылазило. Ну так вот, до Ростова из того поезда доехало как раз
человек сто. И я представляю, до какой степени эти оставшиеся сто напуганы
теперь. Теперь, думаю, они где-нибудь в Европе, без оглядки, скорее всего,
драпанули подальше от всего этого. Да, пожалуй, и правильно, я их понимаю.
Нынче уже поздно это для многих желающих, нынче от Москвы до Ростова уже не
доедешь. Это о силе. А теперь еще раз о любви. И последний. Разговорился я
сегодня. Это не общие слова, господин... простите, не имею чести...
– Константином меня
зовут, – сказал поэт.
– Так вот, господин
Константин, все перечислено апостолом Павлом, что даровано нам свыше, – и
пророчество, и чудотворение, и целительство, и учительство, а про любовь
сказано: а если при всем при этом любви не имеете... Всем, а не избранным,
изначально дарована любовь, дарована, а не имеем. С ней нам хлопотно. И я, как
и все, о любви вспомнил, когда заполыхало. Горничная у нас была, Груня. Я почти
не замечал ее, мне казалось, что у нее ко мне какая-то затаенная непризнь.
Неизвестно почему, теперь вспоминаются мне настороженные взгляды ее, да что
теперьТеперь она комиссар, да такой... Попадись мне теперь – без сомнения
пополам бы разодрал. И будь в нашем доме христианская любовь – не была б она
комиссаром, так мне кажется.
– Слушай, князь, –
воскликнул тут Взвоев, – Груня... это ж не Аграфена ли наша? Желжена-Аграфена,
у Дронова особым отделом комиссарит.
– Она. А желжена –
железная женщина?
– Точно.
– Да, железная...
– Погодите, –
встрепенулся поручик, – у какого это Дронова?
– Известно какого, –
сказал Взвоев. – Кто ж Дронова не знает? Комкор отдельного.
– Не Иваном Дмитричем
зовут?
– Точно. Знаком?
– Это брат мой.
Загряжский быстро
перевел взгляд на Дронова и столь же быстро опустил его. И затем сказал:
– Комкор! Велик
соблазн... Как мне однокашничек один сказал: "А что, у них тоже
армия". А ведь и прав – армия же. Дивизией командует. А мы вот с вами в
поручиках остались, – Загряжский вдруг улыбнулся.
– Вы ж полком
командуете, – удивился Дронов.
– Полком командую, а в
звании поручика останусь. Знаки различия мне лично государь убиенный вручал. Ни
от кого больше чина не приму. Его нет – так и быть мне поручиком. Потому орлов
и ношу на погонах.