Ничего не сказал старец,
молча продолжал глядеть. Полчаса назад явился к нему владыко в полном
облачении. Явился и упал в ноги, и как ни просил Спиридон, как ни поднимал его
– не поднялся и одно и то же говорил: "Благослови идти туда проповедь,
призыв к покаянию сказать. Неспокойно мне здесь стало, отче, чую, не затвора от
меня Бог хочет". – "Чуешь?" – "Да, отче. Прости за все и
благослови". – "Да как мне, иеромонаху худому, епископа
благословлять?" – "Знаю, что говорю, благослови!" – "Когда
яс идти надумал?" – "Сразу, как благословишь!" –
"Благословляю тебя на путь избранный во имя Отца и Сына и Святого
Духа". Поднялся архиепископ, поклонился и пошел.
– Батюшка, эх,
благослови, а, мы с Иваном прикроем его, а, слышь, князь! – Безобразов рванулся
к старцу. Загряжский поймал правой рукой его плечо и прижал к себе. Безобразов
еще было дернулся, но вырваться было невозможно.
До конца поляны, то бишь
Глубь-трясины, оставалось архиепископу несколько шагов. Выходил он прямо на
бесновавшуюся, вырывавшуюся из рук соратников Желжену-Аграфену. Все до единого
обитатели монастыря, включая ответственного синодала Анатолия Федорыча и
мятущуюся вдову, были на стене.
Видимо, он возник для
них прямо из воздуха, не было и вдруг – стоит архиепископ в полном облачении, а
сзади него Глубь-трясина. И комиссар Груня, и все вокруг нее застыли от
неожиданности. Кто был неподалеку, тоже сначала застывал, затем начинал
оторопело подходить. Вокруг владыки собиралась и росла толпа. Аграфена и ее
окружение, оказавшиеся впереди всех перед владыкой, продолжали стоять
неподвижно, не делая ни шагу вперед. Полукруг, метров пяти диаметром, так и
оставался между владыкой и растущей толпой. Владыко поднял руки и, по-видимому,
начал говорить. В бинокль хорошо были видны испуганные, недоумевающие лица
красноармейцев. Они крутили головами, переводя взгляды то на владыку, то на
невидимый монастырь. Наконец Желжена-Аграфена с маузером в руке стала приближаться
к архиепископу. Подошла, взяла за бороду. Справа от владыки в толпе
всколыхнулось, зашумело что-то. Груня отпустила владыкину бороду, резко туда
обернулась и выстрелила из маузера в землю, что-то грозное при этом выкрикнув.
Справа стихло. Груня обвела глазами всех и сказала, по-видимому, что-то еще
более грозное. Но тут от толпы отделилась фигурка красноармейца и двинулась в
сторону Груни. Судя по жестам и гримасе на лице, видимым только в бинокль, он
что-то гневно выговаривал Груне, указывая пальцем на владыку. Справа от
владыки, а также в разных местах толпы вновь зашумело. Теперь владыка поднял
обе руки, как бы простирая их над толпой, и сказал что– то такое, что свело на
нет грозные Аграфенины выкрики и выстрел в землю. Левая рука владыки указывала
теперь на монастырь, а правая по-прежнему была распростерта над толпой. И тут
Груня приняла решение. Первым выстрелом она уложила щуплую фигурку
подступившего к ней красноармейца, а вторым – архиепископа Алексия, обоих в
голову. Владыко, раскинув руки, упал навзничь да так и остался лежать. В
бинокль видно было, как кровь, хлынувшая из дырки во лбу, заливает лицо и
бороду. Шум стих, а Груня, потрясая маузером, закричала что-то совсем уж
грозное.