– - Хорошее дело, -- сказал Максимка и стал скидывать с себя кафтан. -- Далеко ль пробираешься?
– - Да куда лошадь повезет.
– - Лошадь скотина, она идет, куда хозяин натрафит. Куда хозяин-то надумал?
– - Далеко, отсюда не видать.
– - Не хошь говорить, не надо; твое дело, -- вдруг набравшись смелости, грубо проговорил Максимка и, одернув в подоле старую, выношенную самотканную рубашку, подошел к рукомойнику и стал мыть руки.
– - Вы, что ж, знаете друг дружку? -- проговорил хозяин, обращаясь к Шкарину и стараясь прямо глядеть на него; но будучи не в состоянии удержать бойких, беспокойных глаз, кидал их то направо, то налево.
– - Знаем, -- коротко сказал Шкарин.
– - Знакомые, -- отозвался Максимка: -- на одном солнышке онучи сушили.
– - Ну, так садитесь рядом: может, потолкуете по душе, -- с ехидной улыбочкой на лице сказал хозяин.
Максимка сел около Шкарина на скамейку. Хозяйская дочь Федорка молча встала из-за стола и плавной походкой подошла к шкафчику, взяла оттуда пустую чайную чашку и стала наливать ее чаем.
– - Небось есть хочешь? -- облокотившись на стол и снова улыбаясь, но уже добродушно, спросил Горкин, обращаясь к Максимке.
– - Давай, коли есть что.
– - Подай, Матрена, -- отрывисто приказал Горкин жене, и когда та подала свинину и хлеб, снова спросил:
– - Как же это тебя дождем не промочило?
– - В овине просидел.
– - Ну, так разве.
Шкарин пристально глядел на Максимку и думал: он обокрал его амбар или нет? И чем больше он приглядывался к нему, тем уверенность в этом разрасталась в нем больше и больше; мало того, ему думалось, что Максимка и здесь-то очутился не иначе, как по этому делу, и что в этом деле не безучастны хозяева этого дома, по крайней мере сам Горкин. "И я здесь, среди них! -- подумал Павел Анисимыч. -- Да они меня прикокошат, как пить дадут". И вдруг по коже Шкарина подрало морозом, и волосы на затылке у него зашевелились. Но это продолжалось всего одну минуту, а потом этот страх самому Шкарину показался смешным, и он сказал сам себе: "Что я испугался-то? Неужели, правда, у них на меня поднимутся руки, чего ради-то?"
И он быстро оправился, перевел глаза на Максимку и стал наблюдать и за ним и за хозяином, и, наблюдая за ними, он чувствовал, как сердце его распалялось на них нехорошими чувствами.
V.
Будучи сам честным и трудолюбивым и проводя жизнь почти не разгибая спины, Павел Анисимыч понимал и уважал только людей подобных себе, к людям же, смотрящим на жизнь по другому, он всегда относился с глубоким презрением. "Какие же это люди, -- говорил он, -- если они от дела как от медведя сторонятся? Это уж не люди, а лодыри, а лодырь никак не может прожить честно, благородно, а беспременно должен на чужое добро глаза пялить, а это разве по-Божьи?" Он всю жизнь остерегался таких людей, и вдруг ему пришлось делить с ними компанию и быть вот в какой близости. С сильно бьющимся сердцем он привалился к стене и молча, задумчиво поглядывал то на Горкина, то на Максимку.