Леночка, увидев, что
Платонов плачет, напряженно приподнялась с кровати, которая снова скрипнула.
— Костя... — только-то и
смогла сказать она.
Иван Петрович тоже начал
подавать признаки жизни характерным шумным дыханием. Маша села рядом с
Платоновым на табуретку и тихо сказала:
— Все хорошо. Все
правильно. Теперь закрой глаза.
И Константин закрыл,
опасаясь только одного — что сейчас начнет громко и неудержимо рыдать. Огромный
комок подкатил к горлу. Проглотить, протолкнуть его обратно было просто
невозможно. И он вот-вот зарыдал бы, если бы не почувствовал на своем лбу
прикосновение ладоней Марии. Они легли как раз на лоб и глаза, и ком в горле
быстро и легко растворился, дышать стало легче. Он вдруг перестал чувствовать
время, в первую очередь — время, а потом уже — боль, досаду, муки совести.
Растаяли мелкие суетливые мысли, и что-то внутри замерло и остановилось.
Наступившее ощущение представлялось ему растворением в бесконечности. Вот, весь
Константин Платонов рассыпался на молекулы и атомы, электроны, протоны,
нейроны, и разлетелся-разлился по огромной Вселенной, сохраняя между тем
чувство единого собственного «я». И каждая из составляющих этого «я» корпускул
наполнялась состоянием покоя, которое хотелось длить и длить...
— Тебя когда крестили? —
прозвучал откуда-то издалека, с далекой планеты Земля, где суетливые люди
заняты какими-то никчемными пустыми проблемами, приятный и знакомый голос.
Пришлось ответить сквозь
галактические скопления честно и безразлично:
— В детстве. Мама на
всякий случай крестила...
— Костя! Так не бывает! —
прозвучал уже совсем рядом и совсем о другом голос Леночки, отчего пришлось
возвращаться в спертый воздух палаты, заполнять его собой, материализоваться по
частичке — по атому. Вталкивать, к примеру, сломанную ногу в гипс, дыхание в
легкие, сознание в голову, которая стала ощущать запахи, звуки. Между тем,
ощущать ничего, кроме покоя, не хотелось. Потому, не открывая глаз, Константин
и переспросил у Лены:
— Чего не бывает?
— Синяки исчезли. Были —
и нет!
Голова больше не болела.
Ее словно почистили внутри. Каждый сосуд, каждый капилляр, каждую клетку.
Думалось легко и, если можно так выразиться в отношении мыслительного процесса —
свежо. Точно еще и проветрили утренним сквознячком. Платонов, не торопясь,
осмотрелся. Иван Петрович одобрительно, но как-то затаенно улыбался, Лена
сидела в изумлении с открытым ртом, Маша ушла в себя, было заметно, что она
устала.
— Это чудо. Точно, чудо,
— констатировал Платонов.
— Что? — встрепенулась
Маша. — Не надо так говорить. Не надо...