Каждый день с утра на
великокняжьем дворе принимали пострадавших от пожара: калек, бездомных, вдов и
сирот. Сама княгиня Евдокия выходила к бедному люду. Каждую беду следовало
разобрать, чтобы помочь по потребе. А случалось, и мазурики подходили, под
покровом общей беды рядясь в пострадавших, не помышляя, что и без того не
хватит на всех княжьего подаяния. Не с чего Москве богатою быть, коли дань
ордынская что метла: выметет из сусека все до последней сориночки. И то уж
после пожара трапеза в княжьих покоях не гуще, чем у простых людей.
— Матушка княгиня, —
подошла сзади к Евдокии старая нянька. — Воротись в покой. Дай-от я раздачу
докончу...
— Пошто, мамушка? —
удивилась княгиня, уже который день принимавшая погорельцев с заднего крыльца
светелки.
— Отойди в сторону,
слово сказать.
После того как старуха с
княгиней пошептались в сторонке, Евдокия вернулась на свое место. Также
внимательно всматривалась она в черты подходивших за милостыней, также подробно
расспрашивала, кто чем пострадал. И дарила хлебом, деньгами, а сверх того —
улыбкой своей, от которой у сирот-бедняков становилось радостней на душе...
Закончив раздачу, пошла
княгиня в покой свой с пустой корзиной да, не входя, повелела истопить баню.
Только помывшись и сменив на себе все до последней нитки, она ступила в
светелку, раскрасневшаяся после мытья и по-прежнему светящаяся ясным своим, улыбчивым
ликом.
— Касатушка наша,
дозволь хоть завтра вместо тебя пойду! — вновь кинулась к ней старая мамка.
— И завтра сама
управлюсь, — все улыбалась княгиня.
— А опосля того снова в
баню? Так и будешь каждый день париться да уборы свои менять?
— Так и буду!
— Да ведь толкуют — язва
эта не токмо через платье передается, — перестав любоваться княгиней,
посерьезнела мамка. — Ведомо, что парит она повсюду, где много людей. А тут и
вовсе народ немытый, голодный — посреди таких она в перву голову и гуляет!
— Что ж делать, мамушка.
На живот и смерть воля Божия.
— Так-то оно так, да
помысли, хорошо ли будет Москве княгиню свою потерять! А деткам сиротами расти?
А князю вдовым остаться?
Несколько минут княгиня
молчала. Видно было, что тяжело ей дать мамке ответ — вон и нижняя губка
закушена, дрожит. Редко впадала Евдокия в такое раздумье, когда не знала, на
чем решить. Мамка поспешила еще подлить масла в огонь:
— А ведь коли, упаси
Господь, мор во Кремль ворвется, так и по всем покоям пойдет гулять! На него
суда нет — хоть князь, хоть холоп, никто пощады не жди. А что с Русью будет,
коли, не приведи Бог, без великого князя ей остаться?