— Кто не успел, тот
опоздал! — крикнул узколобый с заново наполненной кружкой и обрушил вслед бомжу
водяную радугу. Не знаю, как я сообразила сделать единственное, что тут можно
было сделать. Кто-то словно подтолкнул меня вперед, мягко и невесомо. В общем,
я оказалась между бомжом и этим идиотом с челюстью, как раз в зоне водяной
радуги. Вследствие чего вымокла до нитки. Но мне-то что, я сейчас спущусь на
свой этаж и переоденусь...
Дома ко мне кинулись
мама и наконец проснувшаяся Нюта, которая после отдыха выглядела гораздо
свежее. Обе стали ахать по поводу моей мокрой одежды. Мама вообще не хотела,
чтобы я отныне связывалась с бомжами.
— Оставь ты их, пусть
сидят себе на чердаке!
— Так я же дворник. Это
часть моей работы, мамуля, ничего не поделаешь!
— Твое дело двор!
— Нет, и подъезд тоже.
Вон Дуся из многоэтажки — у нее всегда чердак пустой, — вспомнила я свою
учительницу в деле изгнания бомжей.
— Евдокии под семьдесят,
а ты девушка...
— Ну и что?..
После того как я
искупалась под радугой, мое настроение несколько поднялось, а теперь опять
упало. Виной тому было слово «девушка» — оно вновь всколыхнуло во мне то, о чем
я стремилась забыть: отсутствие на чердаке Леонида Сергеевича и, значит, его
равнодушие ко мне. А я-то себе напридумывала...
Но было в маминой фразе
и еще одно ключевое слово, способное повернуть мои мысли в ином направлении.
Имя Евдокия. Я сразу вспомнила про свою княгиню, от рождения звавшуюся
Евдокией, а потом, в монашестве, Евфросинией. Мне вдруг вновь захотелось
вернуться к «Житию», которое я читала накануне, чтобы не думать больше ни о
бомжах, ни о Леониде Сергеевиче. А кстати, кто это словно подтолкнул меня под
руку, чтобы я загородила собой ковыляющего от водяных брызг бомжа? Вдруг это
как раз она — Евдокия-Евфросиния?
Переодевшись и слегка
успокоив маму, я рьяно взялась за домашние дела: уборка, постирушка, бульон для
Нюты на завтра. Мне хотелось выкроить перед сном хотя бы полчасика свободного
времени — на чтение «Жития». Я должна была торопиться, потому что настала уже
глухая ночь, а вставать мне как дворнику предстояло чуть свет.
25
— Кара Господня! —
звучало в Кремле и за чертой Кремля, в поселениях ближних и дальних. Не текла
жизнь спокойной рекой, а все с разливами. По-прежнему гнула Русь в дугу,
требовала дани и стравливала русских князей Золотая Орда. По-прежнему жадно
глядел на западные русские земли литовский Ольгерд, также сносившийся с
татаро-монголами. А тут еще свои, домашние беды. Только что выгорело в страшном
пожаре пол-Москвы, погорельцы ютились кто где, и хлеб на рынке был задорого. Но
не успели москвичи вздохнуть, провожая беду, как вновь пронеслась страшная
весть: с южных пределов Руси движется к Москве моровая язва.