Первое время она издалека, но с интересом наблюдала за мной, ведь я из другой страны, что за тридевять земель отсюда. Разница между мной и местными «сорвиголовами», безусловно, была. Я ухаживал ненавязчиво, с фантазией, много шутил, умничал в меру, приходил неожиданно, уходил чуть раньше положенного, чтобы после моего ухода оставалось чувство легкой недосказанности. Так мы потихоньку сблизились.
Завязались теплые дружеские отношения с ее мамой, работавшей на телеграфе, женщиной с юмором, и с младшим братом, простым русским парнем, обожавшим охоту и уставшим от папиных историй и изобретений. Он был первым испытателем его бесконечных «Икаровых крыльев» и иногда попадал в небольшие аварии. Я почти каждый день заходил к ним и постепенно стал своим.
Когда сумерки густели, наполняясь таинственным ароматом ночи, а душа в предчувствии долгожданной встречи занималась тревогой, за дальней горой просыпалась луна. Каждое новое пробуждение её было тайным знаком для нас. Я выключал свет в комнате, осторожно спускался вниз по ступенькам и с букетиком цветов, собранных мной за день, волнуясь, спешил к заветной калитке. Из глубины двора появлялся расплывчатый силуэт. Алиса осторожно закрывала калитку, чтобы не разбудить никого в доме, и мы, взявшись за руки, уходили в ночь. Все вокруг интимно преображалось. Улочки делались еще более тесными от длинных теней усадеб, громоздившихся по обе стороны дороги. Тени вытесняли нас к центру улицы, и мы прижимались ближе друг к другу. Цикады стрекотали громче обычного, и мы внимательней прислушивались к стуку собственных сердец. Звезды звонкими иглами вонзались в ночное небо, оставляя яркие светящиеся дырочки, и этот таинственный лунный мир теперь, казалось, существовал только для нас двоих. Мы спускались вдоль абрикосовых садов к тихо журчащему ручейку, и я, перешагнув по камешкам, протягивал руку, поддерживая Алису. Мы шли под переплетенными ветвями странных фантастических деревьев и оказывались в «Английском» парке. Лишь отдаленные, странные, но нисколько не пугающие шорохи в чаще да редкий окрик невиданной птицы нарушали это сказочное безмолвие. Я присаживался на краю разрушенной эстрады, Алиса — ко мне на колени, и мы, обнявшись, тихо целовались. В эти минуты не было ничего более романтичного и желанного на земле, чем это ласковое уединение.
Когда же пьянящий сок друг друга, наконец, был испит без остатка, и губы, горячие и уставшие, шептали что-то несуразное, мы медленно и отрешенно возвращались домой. Я провожал ее до самой калитки и, окрыленный нежным чувством недавней, не доведенной до предела близости, спешил к себе на балкон.