— Прости меня, отец! Согрешил я перед тобою, предал тебя.
Пусти меня к себе работать. Все равно кем, хоть рабом твоим, хоть наемным
работником, на самую грязную работу. Только не гони. Там, где тебя нет, мне
было очень плохо!
— Что ты! Каким рабом? Ты сын мой, а я отец тебе. Ты разве
не помнишь, как я тебя на руках носил? Разве забыл, как ходить, говорить учил?
Ты сын мой. И ты вернулся.
Отец гладит мои спутанные волосы могучими руками, а мне
становится так хорошо, как никогда в жизни. Я поднимаю к нему глаза и вижу, что
он горячо шепчет, обращаясь к небесам. Я смотрю туда, куда направлен его
взгляд, но ничего ровным счетом, кроме синевы, не вижу: тайна моего отца снова
сокрыта для меня. Отец, научи меня разгадать ее.
На отцовском мотоцикле едем к дому, я крепко обнимаю его,
щекой плотно прижимаясь к спине отца. Въезжаем во двор отчего дома. К нам
сбегаются люди, отец весело говорит им что-то о возвращении любимого сына. Как
всегда, мягко — полупросьбой-полуприказом — дает указание заколоть лучшего
теленка и целиком зажарить на вертеле. Это он поручает нашему грузину Вахтангу:
никому лучше его это не сделать. Мать повисает на моей грязной шее, плачет от
радости, а мне стыдно смотреть ей в глаза, я только глажу худенькие ее плечи и
бормочу нескладные утешения.
После парной, чистый и легкий, выхожу в просторный
предбанник. Отец протягивает мне белую шелковую рубашку и белые фланелевые
брюки. На палец надевает родовой платиновый перстень с замысловатым золотым
вензелем. Взволнованно шепчет, что теперь я готов, теперь мне уже можно носить
его. Я смущенно благодарю отца, снова и снова обнимаю его и слышу его шепот:
«Сынок, сынок мой вернулся, радость какая!»
За стол, накрытый прямо во дворе под широким навесом,
садимся мы с нашими работниками. Вахтанг раскладывает по тарелкам куски жареной
телятины, разливает наше лучшее вино из отборного винограда, советует кушать
больше зелени, подкладывая каждому ароматные пучки укропа и кинзы. Отец разрезает
сверкающим ножом каравай душистого хлеба, я намазываю на его теплую мякоть
твердые пластинки масла, тающего на нем.
Отец встает и собирается сказать слово. В это время во дворе
появляется мой брат. Он еще весь в дорожной пыли, видимо, с дальнего поля,
медленно сползает с сидения открытого джипа и насуплено оглядывает наше
застолье. Только что возбужденно гомонивший народ затихает и ждет развития
событий. Я встаю и, опустив глаза, иду ему навстречу. Только открываю рот
поприветствовать его и сказать слова раскаяния, как он уворачивается от меня и
подбегает к отцу.