Здесь, в одиночестве, в приходящей по ночам тишине Губин
понял, почему лицедейство в Православии считается грехом. Это прояснилось, когда
записал на лист бумаги поступки и характеристики всех актеров, с которыми ему
довелось вместе работать. Все они тогда показались ему глубоко больными и
несчастными людьми с явным креном в психике. Пьянство и половые извращения
настигали тех, кого обошли зависть, интриганство, болезненное самолюбие и
самолюбование. Он вспомнил, как на его памяти нежные, как цветок, девушки
превращались в развратных завистливых ненавистниц всего живого. Играли они уже
не только на сцене, но и в жизни, постоянно. И сами не знали, где в них правда,
а где ложь. Юноши превращались в капризных девиц сначала по характеру, потом и
по «ориентации». Редко кому удавалось не потерять в себе личность. Такие
блистали на сцене, но недолго. Их сразу забирали в столицу. Позже, когда Губин
осмысливал для очередного письма Андрею, «что есть грех и какие разновидности
он может принимать», он понял, что в основе лицедейства лежит смертный грех под
именем блуд, густо приправленный тщеславием.
Тогда уже волна перестройки намного ослабила строгость
режима содержания в ЛТП. Губин в один из воскресных отпусков купил Библию и
зачитывался святой книгой, погружаясь в мир вечной истины. Простые слова
Христа, обыденные — на первый взгляд — притчи, поэтические строки псалмов и
пророчеств буквально взрывали его сознание. Гранит привычных истин рассыпался в
песок. Страх чередовался с восторгом, и все это озарялось всполохами открытий,
когда от прочитанного слова замираешь, останавливается дыхание, наступает
тишина, а потом вдруг — молния! — и прозрение. Дошло.
Конечно, для православных, впитавших веру с молоком матери,
его открытия показались бы повседневностью их «невидимой брани». Но для него,
воспитанного коммунистами, истины Христа становились подобными землетрясению.
Он не понимал, как же такое могло сразу и бесповоротно вызывать в нем
абсолютное доверие. Почему он не отрицал, не боролся с невыгодными для
нормальных людей истинами, где нищета — благо, а богатство — вред, но сразу
принимал их как руководство к действию для немедленного применения в жизни.
Сначала он их принимал, открывал им «кредит доверия» в
душе, а только после осмысливал их и пытался анализировать. Кстати, последнее
не всегда получалось. Сознание и опыт давали сбой. Он понял, что подошел к тому
пределу, за которым анализ не только бесполезен, а попросту вреден. Ну, не
способен человек перешагнуть этот барьер, слишком его инструментарий слаб и
ограничен. Истина дается нам в том объеме, который необходим лишь для
исправления собственных ошибок. И этого вполне достаточно.