И только он это вспомнил – еще даже до места не дошел, где чабрец рвать, – вдруг видит: из серого, клубящегося выплывают черные точки. Беззвучно, страшно. И много – длинная вереница.
Точки вытягивались кверху, превращаясь в палочки, приближались. Что-то там поблескивало мелкой россыпью.
С полминуты Филипп стоял ни жив ни мертв: что за наваждение? Если это люди, почему у них квадратные башки?
Ахнул. Это не башки квадратные, это польские угловатые фуражки-рогатывки! Идет на Неслухов тайной ночной атакой польская пехота, растянувшись цепью от леса поперек поля! Блестят под луной штыки, и через пять, много десять минут ударит вся эта сила по сонному, пьяному Неслухову, возле которого и охранения не выставлено! Без боя возьмут паны местечко, всех штыками поколют!
За первой цепью показалась вторая, потом и третья.
Только тогда Бляхин очнулся. Низко пригнувшись (вспомнилась буква «Г»), побежал назад, к домам.
Оглянулся перед самой околицей и увидел, что вражеские цепи идут полукругом, охватывая Неслухов с трех сторон. Задумали поляки взять штаб красной бригады в мешок, чтоб никто не ушел. Тревогу поднимать надо!
Но вынутый было «наган» Филипп спрятал обратно в кобуру.
Неслухов будет взят, это ясно. Нету в местечке силы, которая под таким ударом устоит. О себе надо думать. Когда пальба пойдет, поздно будет.
На улице, уже не таясь, он побежал со всех ног. Успеть, только б успеть!
Через открытые ворота Бляхин глянул во двор. Эх, чертов Ганкин еще не поставил колесо на место, всё копошился под машиной.
Слава богу, Дыхов в тачанке. Пристроился на дне, под тулупом. Он был мерзлявый, Дыхов. Даже в августе всё кутался, накрывался.
Филипп толкнул его в плечо.
– Подъем! Уезжаем. Быстро!
– Товарищ Рогачов приказал?
Кучер потянулся, зевнул.
– Да, да! Живо ты! Дело срочное!
Где Антоха? Через освещенное окно Клобукова было не видно. Бес с ним, некогда искать. Так оно, может, и к лучшему выйдет.
Как потом оправдываться перед Панкратом Евтихьевичем – про это пока не думалось. Ноги бы живым унести, а там видно будет.
– Разгоняй, Дыхов! Кнутом их, кнутом! – поторопил он вялого возницу.
– Кого? Орлика кнутом? Я его отродясь не охаживал, – удивился Лыхов, но вожжами тряхнул.
Коренник пошел резвее, набирая скорость.
Еще пару минут тишины – и будем на шляху, думал Филипп, грызя кулак.
Едва тачанка выкатилась из местечка на дорогу, что вела в соседний Милятин, как сзади бухнул – в тиши оглушительно – выстрел. Сразу затем ночь будто взорвалась. Палить начали отовсюду, и еще закричали: по-звериному, в множество луженых глоток.