Но усатый не ждал ответа. Он быстро вертел своей круглой головой.
– Я Бабчук, военком третьего кавполка. Зацепило меня утром. Вишь? – Антон заглянул поверх плетня и увидел, что одна нога у Бабчука в сапоге, а вторая обмотана толстым слоем бинтов. – Хлопцы уехали, меня сюда определили. Покуда госпиталь не подъедет. Вот и подлечился… – Военком выругался.
– Перелезайте сюда! Я помогу! – сказал Антон, оглядываясь на приближающиеся выстрелы. – На площадь надо! Там, наверно, будет оборона!
– Какая в… оборона? – Бабчук странно хохотнул, не переставая крутить головой. – Оглох ты, что ли? С трех сторон прут. Полк их, не меньше. Тикать надо, Каблуков. К Милютинскому шляху надо тикать, там тихо. Ты мне поможешь, Каблуков? Мне на одной ноге тикать погано. Лучше сразу пулю в лоб.
– Конечно помогу! – «Каблуков» так «Каблуков» – неважно. Антон привык к тому, что его фамилию перевирают. – Обхватывайте меня за шею!
Стал переволакивать раненого через плетень – плетень завалился. Черт с ним.
Побежали вперед. Бабчук держался за Антона, прыгал на одной ноге, опираясь на шашку и каждый раз вскрикивал от боли.
– Швыдче, швыдче! – приговаривал.
Метров двадцать они так проскакали, не больше.
– Стой!
– Что такое? Больно?
Раненый снова, как заведенный, мотал туда-сюда головой.
– Всё, парень. – Опять неестественно хохотнул. – Побегали, будя.
– Но почему? На площадь нужно!
– Оглох? Уланы впереди.
Со стороны майдана доносился топот копыт и лихой, разбойничий свист.
– Свистят, соловушки, ха-ха. Запечатали кубышку. Хана нам, товарищ.
Широкая улыбка кривила лицо усатого – у Антона губы тоже механически поползли в стороны.
– Что же делать? – крикнул он. Обычным голосом разговаривать было трудно – палили со всех сторон, близко уже.
– Гопак плясать.
Зачем Бабчук все время озирается, стало понятно, когда он сказал:
– Заховаться бы где. Самопозднее к полудню вышибут беляков наши с села. – И горько прибавил. – Эх, хлопцы, хлопцы. Определили на поправку! И я хорош. Через дурь свою загибаю.
Антон тоже стал смотреть вокруг. Да, нужно спрятаться! Пока темно, не найдут. А потом вернется товарищ Рогачов с подмогой.
– Смотрите, вон сарай!
– Нельзя. Хозяева враз поймут. Выдадут.
– Почему обязательно выдадут? Они трудовое крестьянство, они должны быть за нас.
– Галичане они, – сказал, будто сплюнул, Бабчук. – И собаки учуют. Это они, пока бой, тихие… А ну, давай за мной!
И запрыгал назад, чуть наискось, к ближайшему забору, за которым белели стены хаты.
– Так хозяева же, сами говорите!
– Пустая. Не видишь?
В самом деле – Антон разглядел – дом был нежилой: рамы выбиты, соломенная крыша наполовину провалена.