Барни сидел за учебниками, когда в дверь опять постучали.
— Ливингстона нет, — крикнул он.
— Барни, пожалуйста, впусти меня. Мне надо с тобой поговорить.
Это была Лора. Выражение ее лица соответствовало ее тону. Она готова была расплакаться.
— Прости меня, Барни, я знаю, что уже до чертиков тебе надоела. Но это не терпит отлагательства.
Она вошла. В руках у нее был зеленый портфель.
— Садись, — гостеприимно пригласил Барни, показывая на двенадцатидолларовое кресло, сменившее уже четырнадцать хозяев.
Она помотала головой:
— Я лучше постою, не беспокойся. Я занималась дополнительно в лаборатории и поэтому залезла в почтовый ящик только сейчас. Благородный отец Франсиско Хавьер помогал матери освобождать дом и наткнулся на то, что он называет кладом, — записи отца. Одна из них меня потрясла до глубины души.
— Можно взглянуть?
— Они по-испански. — Она порылась в портфеле и достала плотный конверт, — Прочти первую. Если не поймешь, я тебе переведу.
Она протянула Барни пачку пожелтелых листков в линейку. На первой странице он прочел: «Llanto para un hijo nunca nacido». Он вопросительно посмотрел на Лору.
— «Элегия по нерожденному сыну», — перевела она.
— Это я понял, — тихо сказал Барни. — Я только удивился, что он дал своим фантазиям зайти так далеко.
— Это не было фантазией. Это про мальчика, который не родился, потому что он сделал женщине аборт.
— Твоей матери?
Она кивнула.
— Судя по всему, когда она была ранена, она ждала ребенка. Хотя ни один из них не удосужился мне об этом рассказать. И Луису пришлось пожертвовать ребенком — своим сыном, — чтобы спасти ей жизнь. — Она попыталась сменить тональность и небрежно произнесла: — Довольно безвкусные стишки.
Барни встал, взял ее за руки и подвел к креслу.
— Сядь, ради бога!
— Кастельяно, это же многое объясняет! Не только его навязчивое желание иметь сына, но и то, что твоя мать таит на него какую-то обиду — я это всегда чувствовал! Теперь мы с тобой знаем причину.
— А что толку, что мы знаем? Луису тяжело было сознавать, что я живу, а его сын — нет, а ей тяжело, что я живу, а моя сестра — нет. У меня такое чувство, что я перед ними обоими виновата. Мне хочется выпрыгнуть в окно.
— Ничего не выйдет, Кастельяно. Могу тебе по опыту сказать, что, прыгнув с такой высоты, ты только переломаешь кости и отправишься в психушку. Как профессионал, советую тебе остаться в живых.
— И что сделать?
— Посидеть здесь и поговорить со мной, — спокойно ответил он.
Он подошел к двери, снова повесил на ручку табличку «НЕ БЕСПОКОИТЬ» и вернулся, чтобы в течение трех часов слушать исповедь Лоры.