Критий утратил философское спокойствие, которого обычно не терял в компании Сократа.
— Да пусть вороны заклюют Алкивиада! — взорвался он. — Он не для того попросил тебя плыть с ним в Сицилию, чтобы ты разил врагов своим мечом. Ты ему нужен лишь для бесед, подобно тому, как какая‑нибудь гетера, которую он наверняка возьмет с собой, нужна ему лишь для согревания постели. Ты отправляешься туда лишь с одной целью — чтобы потешить его проклятую гордыню.
— Нет, — покачал головой Сократ. — Я отправляюсь, потому что это важно. Так говорит мне мой гений. Я слушал его всю мою жизнь, и он не разу не свел меня с верного пути.
— Теперь уж мы его не переубедим, — прошептал один молодой человек другому. — Когда у него в глазах появляется этот взгляд, он становится упрям как осел.
Сократ посмотрел на герму перед лавкой Симона, представлявшую собой каменный столб с грубо вырезанным лицом Гермеса наверху и гениталиями бога заметно ниже.
— Храни меня как следует, о покровитель путешественников, — пробормотал он.
— Будь осторожен, Сократ, — сказал кто‑то. — Смотри, чтобы тебе не оттяпали нос или фаллос, как многим гермам в прошлом году.
— Да, и народ говорит, что Алкивиад лично участвовал в этом богохульстве, — добавил Критий. Последовало многозначительное молчание. Не Критию было говорить о богохульстве. Он презирал богов не меньше, чем Алкивиад — однажды он заявил, что богов выдумали жрецы, чтобы держать простонародье в повиновении.
Но вместо того, чтобы указать на это, Сократ лишь сказал:
— Разве мы не видели, о наилучший, что нам не следует принимать слова на веру, не попытавшись сначала узнать, сколько в них содержится правды?
Критий покраснел и отвернулся, охваченный гневом. Если Сократ это и заметил, то виду не подал.
* * *
«И это все — мое».
Алкивиад посмотрел на триеры и транспорты, расположившиеся в Пирее, афинской гавани. Шестьдесят триер и сорок транспортных судов, которые должны были с минуты на минуту отплыть в Сицилию, источали все великолепие, на которое были способны их командиры–триерархи. Глаза, нарисованные на носах кораблей, казалось, с энтузиазмом смотрели на запад. Корабли были длинными, низкими и блестящими, а также узкими, почти как угри. Некоторые из триерархов отполировали бронзовые тараны так, что те сменили цвет с обычного зеленого (почти такого же, как у морской волны) на медноватый красный. Краска и даже позолота украшали носовые и кормовые мачты.
Гоплиты погружались на транспорты, которые представляли собой те же триеры, но несколько переделанные — два нижних яруса с веслами были убраны, чтобы освободить побольше места для пехотинцев. То и дело кто‑нибудь из воинов, перед тем как подняться по трапу на корабль, останавливался для того, чтобы обнять родственника или дорогого ему юношу — а то и гетеру, или же укрытую под накидкой от посторонних глаз жену, пришедшую попрощаться.