– А откуда Дон разузнал?
– Обратился за помощью к ангелу. Дарья собрала досье.
– А завещание? Разве оно не свидетельство в пользу Ивана?
– Конечно, свидетельство. Но когда тебе столько врут, разве это свидетельство?
– И какой мы отсюда делаем вывод? Концовка романа – дождь, голый мужик да собака. Метафора краха. Бедный Дядя! Писал о любви, а вышла сплошная измена. Все как в жизни, дружище. Ты уж так не грусти.
Я не грущу. Я давно уже лишь свирепею: это ж надо – настолько не видеть ходов, чтобы видеть одни тупики. Вот и Тетя туда же:
– Был еще эпилог. Которого, в сущности, не было. Поначалу Дядя хотел запустить диалог в социальной сети, из чего становилось понятно, что Дон себя разослал тычком пальца по свету.
– В смысле записки свои.
– В смысле себя как записки.
– Как спам, – ставит точку Долорес.
– Разослав себя спамом по свету, Дон, даже если уже и застрелен Альфонсо, становится неистребим, пока кто-то готов в нем копаться, как Герман в своих пациентах. Одни полагают, что вся эта исповедь – правда, другие – писательский розыгрыш.
– И что?
– Ничего. Дон живет, пусть скелет его сильно разобран на косточки.
– Отличный финал! Почему он решил от него отказаться? Эй, не молчи! Объясни, чем не устроил тебя эпилог? Не ты ли нам плешь проел, утверждая, что мы – только мост между естественным и виртуальным?
Черт бы их всех побрал! Я писал роман о любви, а не роман о своем же прожорливом разуме. Неужели никто из них так и не вспомнит про то, с чего началась в романе моем сама Анна? Если б только я мог говорить!
Но я не могу. Я ничего не могу, кроме как кричать себе в душу, откуда меня никто не услышит. Потому что привыкли, что я им пишу. А когда не пишу, я для них просто пень.
Я закрываю глаза и кричу себе в душу, чтоб отключить себе слух и не слышать.
Времени у меня в обрез. Я знаю, что скоро умру, и напрягаю последние силы, чтобы закончить роман и в нем же, романе, закончиться. Единственное пристанище, где я все еще чуточку слышен, это мой «Дон Иван».
Я кричу:
– Откройте скорее посылку! Она на пороге.
Никто из них не шевелится.
Я кричу:
– Тогда открой сам! Появись хоть на миг и открой ту посылку от Анны. Она, черт возьми, на пороге.
Дона нет. Если его я уже укокошил, роман не спасти.
Тогда я молюсь. Взываю о помощи. Прошу не милосердной кончины, а воскрешения того, кто по сути не жил, – взамен на любую кончину свою. Я молюсь так, как не молился даже тогда, когда умолял спасти мне жену. Я молюсь не словами – ими уже не поможешь, – а истеричной надеждой вперемешку с греховным отчаянием. Молюсь лишь о чуде, а оно сейчас в том, чтобы открылась посылка…