По временам мне грезится уют
Забытого истрепанного рая,
Где мы взахлеб читали Макса Фрая,
И из окна смотрели на салют…
Где умирали, в чью-то жизнь играя,
И знали, что друзей не предают.
Я возвращаюсь, от себя устав,
И память, отдаваясь легкой болью,
Ласкает сердце кисточкой собольей,
Когда я погружаюсь в кенотаф,
Где серебро, осиновые колья,
И теплая, живая темнота.
Передо мной заброшенный архив.
Избитые, проигранные гаммы
Из памяти сгибают оригами,
Где так нелепы первые штрихи
Лучей пятиконечной пентаграммы,
И крестик-анх в шкатулке из ольхи.
Где «Эры Водолея» белый чай
Толкает в кровоток сердечный клапан.
В суицидальные ласкающие лапы
Бросались, наспех сердце очертя.
И солнце на двоих — настольной лампой,
Для нас, смешных и яростных чертят.
В стихах несли фантастику и правду,
И рифмы отдавались легким бредом.
На фразы разбирали Кастанеду,
Цитировали Олди и Лавкрафта.
Нам кубик «магги» в кружке был обедом,
И было вечным будущее «завтра».
Купались в ощущениях тревоги,
И в тестах Роршаха разгадывали кляксы,
Легко и просто срок прожить авансом,
В том доме, где когда-то жили боги…
И запах книжек, талька и пластмассы —
Приюта бесшабашно-одиноких…
…Я в капище забытых преступлений,
Где память пахнет горьким нафталином…
Стою на старых брошенных руинах
Изменником, явившимся с повинной.
Среди погасших прожитых видений…
Без глупых слез и лишних сожалений.
Вокруг — обломки детской колыбели,
Мы просто выросли из нас. Не уцелели.