На рассвете Семен пришел домой. На крыльце сидел расстроенный Мачнев. Он очень обрадовался приходу лейтенанта и принялся тут же высказывать обиду:
— Никакого сладу с ней нет, товарищ лейтенант. Из квартиры выгнала, нечего, говорит, меня сторожить. А я ж за нее в ответе. Голову снесут, если что, и скажут, что так и был ты, дорогой товарищ Мачнев, без этого предмета. Какой из меня караульщик? Приставим часового — и дело с концом.
— Помощь-то ей оказал? Рану перебинтовал?
— Перебинтуешь ей, товарищ лейтенант! Да она и близко к себе не подпускает. Дикарка какая-то!
— Ну, хорошо, Мачнев, можешь быть свободен. Отдохни немного, день сегодня будет крутой.
— Часового прислать?
— Не надо пока.
Мачнев, облегченно вздохнув, ушел, а Семен тихонько постучал в дверь. Ему никто не ответил. Он постучал громче.
— Войдите, — едва слышно раздалось из комнаты.
Семен нерешительно открыл дверь и остановился на пороге. Непривычно и дико было видеть на своей кровати женщину. Он смотрел на нее и невольно сравнивал с Настей. Ничего похожего — день и ночь! Черные, коротко подстриженные волосы на подушке — черный уголь на белом снегу. Карие, пронзительной силы глаза. Смуглое, как у мулатки, лицо. А у Насти — льняные косички, яркая синь чем-то изумленных глаз, розовые, как на морозе, щеки. И Настя совсем еще девочка по сравнению с этой, по всему видно, волевой, решительной и прекрасно знающей жизнь женщиной.
— Доброе утро, — сказал Семен, когда обоюдное молчание стало нестерпимым.
Ярослава кивнула в ответ, что-то смягчилось в ее суровом лице, — может, чуть добрее стали глаза.
— Я сообщил о вас в отряд, — сказал Семен, не ожидая вопросов. — За вами выслали машину.
Ярослава молчала.
— Может быть, вам что-нибудь нужно? — спросил Семен, — К сожалению, на заставе нет ни одной женщины, и вы уж не обижайтесь, что помогать вам будут мужчины.
Он чуть было не сказал «ухаживать за вами», но вовремя сдержался — уж слишком явной была двусмысленность этих слов.
— Очень хорошо, — сказала Ярослава.
Семен не мог понять, почему она так говорит, и смутился.
— Нет женщин, — значит нет и детей? — спросила она, и в голосе ее послышалась надежда на то, что он подтвердит ее предположение.
— Нет и детей.
— И на том спасибо, — вздохнув, сказала она.
Семен потоптался у порога, не зная, куда себя деть в своей собственной комнате. Потом присел на краешек табуретки. День был пасмурный, солнце так и не сумело выбраться из-за туч, и потому в комнате тоже было пасмурно и тоскливо.
— Старшина сказал, что вы не разрешили ему перевязать рану, — осторожно начал Семен, опасаясь рассердить ее. — Однако вы можете потерять много крови.