— Вас можно попросить? — вдруг произнесла Ярослава тоном, заставившим Семена вздрогнуть от вспыхнувшей в этот миг жалости к ней. — Мне бы поближе к окну…
— Да, конечно, — вскочил он с табуретки и, взявшись сильными руками за железную спинку кровати, осторожно, но сноровисто передвинул ее к самому окну.
— Вот теперь совсем хорошо, — вздохнула Ярослава. — Это она?
— О чем вы?
— Береза…
— Она.
Ярослава неотрывно смотрела в окно, будто все, что было за ним — яростное, веселое солнце, и прояснившееся вокруг небо, и тихая, обрадовавшаяся солнечной ласке береза, — все это должно было исчезнуть — в один миг и навсегда.
— Вы, конечно, уедете на границу? — спросила Ярослава.
— Да, — чувствуя, как все тревожнее бьется сердце, и удивляясь тому, что это чувство может быть таким всесильным и беспредельным, ответил Семен.
— Оставьте мне пистолет, — попросила она. — Кто знает…
— Хорошо.
— И еще. Если можно, отправьте телеграмму. Мужу и дочке.
— Диктуйте, я запишу.
Она произнесла только одно слово «Москва» и тут же осеклась, точно не могла все, что ей предстояло продиктовать, произнести вслух.
— Не надо, — сказала Ярослава. — Все равно не успеет…
— Успеет, — заверил он. — Я немедленно пошлю на почту бойца. Или передам через отряд.
— Нет, не надо, — как об окончательно решенном произнесла она.
«Понятно, — догадался Семен. — Не хочешь называть свою фамилию. Что ж, ты и так сказала мне больше, чем можешь, — назвала имя. Впрочем, имя, вероятно, придумала, А зря отказываешься посылать телеграмму. Какая радость была бы мужу и дочке!..»
— Ну, до свидания, — с грустью из-за того, что вынужден расстаться с ней, сказал Семен. — Вам-то хоть немного полегче?
— Полегче, — негромко ответила она, и по ее быстрому, трепетному взгляду он понял, что ей не хочется с ним прощаться.
— Если что будет нужно, позвоните на заставу. — Семен перенес аппарат со стола на табуретку возле кровати. — Я скажу старшине, чтобы он присмотрел за вами.
— Некогда ему будет присматривать, — грубовато сказала она, будто Семен произнес что-то обидное. — Знаю, где-то в глубине души вы все еще надеетесь, что они не нападут, авось пронесет. Так я говорю вам: не надейтесь!
Последние слова она почти выкрикнула, как бы желая, чтобы ее сообщение о нападении немцев подтвердилось и чтобы ее не заподозрили в обмане. Но если бы Семен получше вслушался в ее возглас, он уловил бы в нем вовсе не то, что ему почудилось, а отчаяние, ясное сознание того, что она бессильна что-либо изменить и хотя бы помочь ему и заставе.
— А я не надеюсь, — сказал Семен. — И все же не прощаюсь.