— Я — звездочет, — в тон ей сказал Максим.
Пришла пора укладываться на ночлег. Жека вдруг заявила:
— Не хочу в палатку, хочу в этажный дом!
— О, дитя небоскребов! — засмеялся Максим.
С трудом уговорили ее забраться в палатку, утихомирили сказкой. Когда Жека уснула, Ярослава попросила:
— А теперь расскажи сказку мне…
Он вздрогнул, как вздрагивают люди от страшного предчувствия. Они были вместе и в то же время словно уже расстались. В палатке светил фонарик, но Максим и с закрытыми глазами видел лицо Ярославы — крутые дуги черных бровей, горячий блеск цыганских глаз, пышно взбитая ветром шапка густых волос…
— А что, если ты не поедешь? — вдруг спросил Максим.
— Чудак, — мягко возразила Ярослава. — Ты же сам знаешь, что поеду. И что все уже решено. И ничего невозможно изменить. И разве ты будешь любить меня, если я не поеду?
— Очень боюсь потерять тебя, — сказал Максим. — Лучше бы я был на твоем месте.
— Придет и твой черед.
— А там… — спросил Максим после долгого молчания, — там растут березы?
«Он так и не сказал, где это «там», так и не решился произнести это слово — «Германия», — отметила про себя Ярослава.
— Растут, — она оживилась. — Конечно, растут. Немцы очень любят березу, но оставляют ее только на опушках и возле дорог. Там нет такого царства берез, как у нас. И названия лесов у них мрачные — Шварцвальд, Бухенвальд — черный лес, буковый лес…
Она рассказывала ему обо всем этом, а сама думала: «Разве мне легче? Мне предстоит разлука не только с тобой, но и с Жекой, настолько любимой, насколько может быть любим ребенок, рожденный от самого родного человека. Разве мне легче?»
Они долго не могли уснуть, думая, в сущности, об одном и том же: нельзя быть свободными от неумолимых обстоятельств, нельзя забыть о том, что происходит на земле и какими тревогами живут люди.
«Прости, но я не могу иначе, — мысленно говорила ему Ярослава. — И если откажусь, то возненавижу себя».
Утром, вопреки предсказанию Максима, их разбудил дождь. Жека, натянув резиновые сапожки, первая вынырнула из палатки. Максим, чтобы развеселить ее, запел военный марш. Жека промаршировала мимо него, приложив к панамке ладонь, — она видела, как это делают красноармейцы на Красной площади во время парада.
У Ярославы защемило сердце. Да, Максиму будет все-таки не так мучительно, как ей, — с ним остается Жека, он сможет, когда ему станет совсем невмоготу от тоски, вот так же спеть веселый марш и смотреть, как мелькают и шлепают по земле маленькие худенькие ножки и, словно от всплеска солнечных лучей, горит на ее мордашке сияющая улыбка.