Они часто говорили о смерти. Сперва — не думая о ней серьезно, не веря в нее, как крестьянин из басни. У Карлотты вырывалось, как стон: «Даниель, лучше умереть!..» Но понемногу, просто оттого, что таяли последние гроши, они и в самом деле стали думать о смерти. Тут не скрывалось никаких великих идей. Не говорилось никаких пышных слов. Согласное молчание двух износившихся моторов. «Ах, если бы что-нибудь случилось с нами и мы бы ушли из жизни естественно, прежде чем скатимся на самое дно!» На дно чего? Тоже чего-то очень несложного.
На одно мгновение мелькнул луч надежды: возможность выбраться из трущобы, переехать в здание школы. Но мгновение это было таким кратким! Нашлось столько «но»! Где же было справиться со множеством препятствий. Выставить всем напоказ свою нищету ради того, чтобы покинуть дощатую лачугу и переехать в дом с настоящими стенами. А дальше что? Разве это спасет их? Стены не кормят. Стены имеют смысл только тогда, когда у людей есть пища, хоть немножко еды. Впрочем и еда не так уж много значит, если вы занимали когда-то место на более высокой ступени общественной иерархии. Правда, не на очень высокой… Задворки даже самого роскошного отеля как никак остаются задворками. Если вы были не на очень высокой ступени, по все же достаточно высокой, чтобы с тоской вспоминать об этом, — все время и в голове и в сердце какое-то щемящее ощущение, как вот у голодного сосет под ложечкой. Особенна если у вас была прекрасная вилла и вы в ней жили на покое, ничего не делая. Он наслаждался чтением, она вязала, и оба слушали музыку, настоящую музыку, сидя у приемника. За приемник, кстати сказать, заплатили очень дорого, хотелось купить самый лучший. Душевный голод тоже нельзя утолить, даже если переедешь в каменный дом, где будут прочные стены и всякие иные преимущества. Что там их ждет хорошего, если уже пришла нищета и надо протягивать руку за милостыней. А ждать помощи из того мира, который они только что открыли, из того мира, откуда, по-видимому, исходит луч света, — разве это не значит просить милостыню? Да и забрезжит ли для них надежда благодаря людям из этого мира? Благодаря Анри Леруа и его жене и той женщине, которая так мило вернулась в другой конец коридора, чтобы показать Андреани дверь Леруа, и открыла ее перед ним?.. Разве человек, который протягивает руку за милостыней, может надеяться? На что могут надеяться нищие, сидящие на углах улиц и на церковной паперти? Разве можно сказать «я надеюсь», когда в глубине души ты стыдишься своей надежды? Когда ты считаешь позорным зависеть от кого бы то ни было, и тем более от людей, стоящих ниже тебя. А ведь здесь идет речь именно о людях, стоящих на более низкой ступени, чем ты. А может быть, они с Карлоттой опустились еще ниже, чем самые бедные?