Сейчас на заводе большие перемены. Старик Блан передал бразды правления сыновьям. Пока еще он во всем принимает участие, но постепенно передает полномочия — ясно, что он уже переходит на стариковское положение, как армия на зимние квартиры. Супруге его это не по душе — она стариться никак не хочет, называет себя женщиной средних лет. Уморительная баба! Поглядишь на нее и скажешь: как люди-то меняются! Великолепный пример. Альсид работает у Блана давно — тридцать лет. Вначале в небольшой мастерской, с десятком рабочих. Хозяину было тогда двадцать пять лет. До того как Блан завел свое дело, он был обыкновенным ремесленником. Каким-то он образом разжился, говорят — сумел получить большой куш в возмещение убытков от военных действий; подоплека этого дела так и осталась невыясненной. А как появились у него деньги — купил мастерскую. К тому времени Блан уже был женат; женился он на дочери рыбака, неплохой, но довольно глупенькой и легкомысленной девушке. Красавицей ее нельзя было назвать, зато веселая была, живая как ртуть, а глазами так и обжигала. Ни один мужчина не мог перед ней устоять. Должно быть, в тот день, когда она родилась, бушевала буря. Но когда эта рыбачка стала дамой с положением, она вдруг свихнулась. В первое время она, казалось, любила мужа, они все время обнимались, даже на людях, без всякого стеснения — тут уж в ней говорила горячая кровь. А потом все пошло прахом!.. Какой-то бес в нее вселился, пошла крутить. А муж, надо сказать, с головой влез в свое дело, здорово работал, изучал всякую технологию, рыскал в погоне за заказами, так что дома почти и не бывал. Мастерская процветала, рабочих в ней прибавилось, и уже поговаривали о расширении. Жена Блана разбаловалась на приволье, а может, просто скучала в одиночестве. И вот она завела привычку спускаться в мастерскую, разыгрывать перед рабочими хозяйку. Дурацкая игра, откровенно говоря, а ей это очень нравилось. Придет бывало в светлом платье с большим вырезом, с длинным хвостом и вертится между машинами, наклоняется над станками: «Почему они такие черные? От смазочного масла?» Завоет пила, разрезая сталь, хозяйка вздрогнет всем телом; зашипит в воде докрасна раскаленная деталь — ее бросает в жар и в холод. Потом ахает, поражается, как это инструмент режет металл будто масло. Ну, конечно, рабочим смешно, и они для забавы нарочно подстраивали всякие штуки, чтобы у нее мурашки по спине побежали от страха. Впрочем, все смотрели на нее довольно презрительно, понимали, что она настоящая развратница. А все же один молодой парнишка, Трюфен, соблазнился — видит, что она постоянно вертится перед ним, то зеленая, то оранжевая от вспышек сварки, и решил, что неплохо будет получить с хозяина надбавку натурой к своей получке. Восемнадцатилетний озорник покорил ее, не прибегая к тонкой стратегии. За Трюфеном последовали другие, и она постоянно торчала в мастерской, пока кузнецу Тюрнену, детине раза в три выше ее, не надоело смотреть, как она, подобрав свои юбки, усаживается на его наковальню. Однажды он взял ее за плечи и вежливо, но решительно выставил за дверь мастерской под одобрительный смех всех рабочих… как раз в тот момент, когда Блан, вернувшись из Парижа, разворачивался в своей машине вокруг фонтанчика, устроенного посредине двора. Представляете себе эту картину? Произошло объяснение, и жену Блана больше не видели в мастерской. Она стала заниматься своими проделками в других местах. Блан, так сказать, разошелся с женой, хотя они и жили по-прежнему в одном доме. Он весь ушел в свою работу. У них было два сына, но, по-видимому, только младший, Александр, от него. Сейчас Алекс — вылитый отец в молодости. А старшего, Фредерика, она прижила неизвестно от кого. Этот Фредерик — настоящий прохвост; если Алексу не удастся его приструнить, он пустит по ветру все, что нажил отец, или осрамит фирму. К старости жена Блана опять переменилась. От легкомысленного поведения и следа не осталось, только губы складывает бантиком. Теперь она корчит из себя чопорную особу, ходит задрав нос, как подобает светской даме, приставляет к глазам лорнетку и выкидывает всякие другие фокусы. У нее с языка не сходит: «господин аббат», «его преосвященство» и так далее. Таких людишек во Франции уйма; они, можно сказать, — фасад нынешнего строя, а того и не думают, что рабочие насквозь их видят и от этого фасада у них с души воротит.