Несчастный друг!
Средь новых поколений
Докучный гость и лишний и чужой,
Он вспомнит нас и дни соединений,
Закрыв глаза дрожащею рукой…
Горчаков с прохладцей относился к Шувалову из-за традиционной неприязни лицейских к жандармам, раздражаясь, когда ощущал пристальное внимание III отделения, и отвергая вмешательство его агентов в деятельность подведомственного министерства. Горчаков более иных потрудился над распространением эпиграммы друга своего Федора Ивановича Тютчева, пущенной на Шувалова: «Над Россией распростертой встал внезапною грозой Петр, по прозвищу четвертый, Аракчеев же второй». И Шувалову немедля донесли и имя автора, и имена с восторгом повторяющих злые строки.
Словом, все трое недолюбливали друг друга и вместе не очень-то жаловали Бенкендорфа. Князь Горчаков из-за столкновения с шефом жандармов в Вене, когда он служил там старшим советником посольства. Бенкендорф просил заказать управляющему отелем обед, но гордый дипломат отказался от поручения, которое воспринял как унижающее достоинство. Бенкендорф, почти никогда не выходящий из берегов, пришел в ярость и наговорил грубостей. Горчаков, разумеется, не знал, что с той поры он числился в списках III отделения как «не любящий Россию».
Шувалов читал досье Горчакова и удивлялся ограниченности бенкендорфовских чиновников. Князь защищал интересы России, как никто из предыдущих министров иностранных дел. Сам он прохладно относился к Бенкендорфу, считая, что способности покойного шефа жандармов лежали вне сферы политического сыска и не отвечали требованиям момента.
Корфу прежде всего был неприятен Бенкендорф по причине традиционного антагонизма между штатскими и военными. Кроме того, он чувствовал, что Бенкендорф в душе занятия историей и литературой и в грош не ставит, дурно тем влияя на государя Николая Павловича. Театр и особенно балет милее генералу. Он научными разысканиями и книгами пренебрегал, обращаясь с учеными и авторами, как с подчиненными. При всей ангажированности Корфа и зависимости от Зимнего дворца он все-таки принадлежал к избранным интеллектуалам николаевской эпохи и считал себя продуктом века Просвещения.
Между тем в Петербурге стояли тревожные дни. Император Александр Николаевич должен был с минуты на минуту возвратиться из Царского Села. Придворные разбились на группки и ждали с напряжением.
— Я слышал от государя, Модест Андреевич, что вы представили на просмотр заметки о графе Бенкендорфе? — обратился к Корфу Горчаков по врожденной любезности, тяготясь молчанием и из острого любопытства.