Мой отец был избалованным ребенком. Он ответил за бабушку, онемевшую от ужаса и отчаяния при гневе мужа.
— Они умерли, папа.
Отец очень любил Фламбо, часто играл с ним. и сообщил дедушке о смерти друга, заливаясь горючими слезами.
— Вот как? Их убили? — сказал дедушка, сажая сына на колени и целуя его в лоб.
— Да, папа, — повторил ребенок, разражаясь рыданиями.
— Как это произошло? Кто их убил?
Мальчик молчал.
— Так кто? — завопил дед, закипая, — до сих пор он еще как–то сохранял спокойствие.
— Боже мои! Милый, — осмелилась наконец бабушка, — я думала, ты знаешь, что монсеньор приказал убить твоих собак.
Дедушка одеревенел.
— Кто же осмелился послушаться?
Вдруг его озарило.
— Только один человек на свете, — сказал он, — мог совершить это злодеяние.
— Будь уверен, он пожалел об этом!
— Значит, — перебил дед, — это Томас Пише?
— С тех пор все в поселке, — продолжала бабушка, — отвернулись от него, как от чумного.
— О! Я не знаю, кто отомстит за меня епископу, — вскричал дедушка, — но что до Томаса Пише, я сам сведу с ним счеты. Клянусь моим неверием в Бога!
Бабушка вздрогнула — не столько от угрозы, сколько от богохульства.
— Ах, муженек! Не говори таких вещей, Жером. Прошу тебя, если но хочешь навлечь проклятие на себя, свою жену и детей!
Но дедушка ничего не ответил. В задумчивости он сел на свое обычное место, поужинал, ничего не спросив о подробностях события, хотя, казалось, оно его сильно задело, и никогда не говорил об этом впредь.
Со следующего дня дедушка, как и обещал жене, принялся за поиски работы.
Я вам уже говорил, что мой дед был очень образованным человеком, так что найти ее ему было нетрудно.
Компания Левье из Спа доверила ему счета. Платила она щедро, и достаток начал потихоньку возвращаться в дом.
Характер моего деда сильно изменился.
Раньше он был весел и беззаботен, стал печален и угрюм теперь. Он никогда не смеялся, больше молчал, часто ругал детей. И это он, жизнерадостный хохотун, неистощимый рассказчик, человек, за всю свою жизнь не сказавший резкого слова даже соседскому ребенку.
Но это было не все. Иногда он без всякой причины напускался грубо, желчно на человечество вообще и на соседей в частности. Те мало–помалу отошли от него, и дед не сказал ни слова, не сделал ни жеста, чтобы их удержать. Кроме того, он стал еще большим безбожником. Раньше его безбожие проявлялось только в шутках да куплетах, которые он пел в кабаке после охоты. В те времена он с радостью чокался с тэсским кюре и говорил, чем приводил в бешенство бабушку, что в дом священника его манят прекрасные глаза пасторской невестки. Однако, выйдя из тюрьмы, перестал даже здороваться с настоятелем собора.