— Неделю назад я толковала кое-кому, — говорит она. — Он был молод, моложе, чем я, когда встретила тебя. Высокий для того, кто пока еще не должен быть таковым. Он был искренним и милым. Он даже спросил, как меня зовут. И все было в его картах. Всё. Это было словно толковать для цирка как такового; так было лишь однажды, когда я гадала Селии.
— Зачем ты мне об этом рассказываешь? — спрашивает Марко.
— Потому что я подумала, что он может спасти вас. Я не знаю, как почувствовала это; до сих пор не знаю. Это было там, в его картах, так же как и все остальное, что обычно бывает, что я вижу. Тогда я подумала, что конец будет другим. Я ошибалась. Я, кажется, ошибалась довольно часто. Возможно, для меня настало время, чтобы найти себе новое занятие.
Марко останавливается, его лицо становится бледным в свете ламп.
— Ты о чем? — спрашивает он.
— О том, что у тебя был шанс, — говорит Исобель. — Шанс быть с ней. Шанс, чтобы все решить самым благоприятным образом. Мне хотелось бы этого для тебя, правда, несмотря ни на что. Я все еще хочу, чтобы ты был счастлив. И возможность там была, — она одаривает его грустной улыбкой, когда ее рука тянется в карман. — Но выбор времени неверен.
Она вынимает руку из кармана и разжимает пальцы. На ее ладони лежит горка сверкающих черных кристаллов, как ил или пепел.
— Что это? — спрашивает Марко, когда она подносит ладошку к губам.
В ответ Исобель тихонько дует, и пепел летит в Марко едким черным облаком.
Когда пыль оседает, портфель Марко стоит у ее ног. Исобель берет его с собой, когда уходит.
Нью-Йорк, 1 ноября, 1902
Хотя местность вокруг изменилась, тем не менее, цирк выглядел точно так же, как и на его полях, думает Бэйли, когда добирается наконец до забора, придерживая шарф и тяжело дыша, от быстрого бега по местности, которая оказалась больше лесистой, чем равнинной.
Но было, что-то большее, помимо этого различия. Ему требуется минута-другая, чтобы отдышаться и перевести дух около ворот, уставившись на табличку, на которой написано:
Закрыт из-за неблагоприятных погодных условий.
Вывешено над привычной вывеской, сообщающей время работы шапито.
Он понимает, что дело в запахе. Бэйли больше не слышит аромат карамели вперемешку с древесным дымом от согревающего костра. Вместо него в воздухе висит тяжелый запах чего-то жженого и влажного, с тошнотворно-сладким привкусом.
От этого запаха его начинает подташнивать.
За витой железной оградой не раздается ни звука. Шатры стоят не шелохнувшись. Только часы за воротами совершают какое-то движение, медленно отсчитывая минуты.