Я на секунду застыла. Это было так неожиданно, что я застыла. Вытащи он пистолет, он мог бы пристрелить меня, пока я так бы и сидела с отвисшей челюстью. Какого черта ему здесь надо?
Мэдж отвела его и женщину к бару. Он оглянулся на меня через плечо и улыбнулся мне тонкой улыбкой, а его голубые глаза были пусты, как у куклы.
Я знала, что мои двадцать четыре часа еще не истекли. Знала. Эдуард решил прийти в поисках Николаос. Он следовал за нами? Услышал сообщение Филиппа у меня на автоответчике?
— Что случилось? — спросил Филипп.
— Что случилось? — переспросила я. — Ты получаешь от кого-то приказы, наверное, от вампира… — И закончила я это предложение уже мысленно: «А Смерть вальсирует у дверей, изображая из себя придурка и разыскивая Николаос». Эдуард мог искать определенного вампира только по одной причине. Он собирался убить ее, если получится.
Может быть, этот убийца, наконец, встретил достойного противника. Мне хотелось быть поблизости, когда Эдуард, наконец, потерпит поражение. Хотелось видеть, что это за дичь, которую Смерти не проглотить. Дичь эту я видела, близко и лицом к лицу. Если Николаос встретится с Эдуардом и хотя бы заподозрит, что я приложила к этому руку… Черт, черт, черт!
Мне следовало выдать Эдуарда. Он мне угрожает, и угрозу эту выполнит. Он будет меня пытать, чтобы добыть информацию. Разве я что-нибудь ему должна? Но я не могла этого сделать и не сделала бы. Человек не может выдать другого человека чудовищам. Ни по какой причине.
Моника нарушила это правило, и за это я ее презирала. Я считаю, что для Эдуарда я была ближе всего к тому, что можно назвать другом. Мне он нравился независимо от того, кем он был. Несмотря даже на то, что я знала, что он-то меня убил бы, будь он на моем месте? Да, даже так. Если посмотреть беспристрастно, в этом мало было смысла. Но моральные качества Эдуарда меня не волновали. Единственный человек, на которого мне приходится смотреть в зеркале, — это я. И моральные дилеммы я тоже могу разрешать только свои.
Я смотрела, как Эдуард охмуряет Мэдж. Актер из него куда лучше, чем из меня. И врать он тоже умеет не в пример лучше.
Я не выдам, и Эдуард знал, что я не выдам. По-своему он тоже меня хорошо знал. Он поставил свою жизнь на мои моральные принципы, и это меня злило. Терпеть не могу, когда мной манипулируют. Моя добродетель была карой для себя самой.
Но, быть может, я еще не знаю, что смогу использовать Эдуарда точно так же, как он меня. Может быть, я смогу использовать его бессовестность, как он — мою совестливость.