Начальник аэродрома хмуро листал бумаги.
— Будете делать, что прикажут.
Он уже решил отменить вылет — а пилот решил на нем настаивать. Каждый хотел доказать, что судить только ему.
— Да ведь это все равно что засадить меня в гардероб с рукояткой газа, да еще глаза завязать, — и вперед, доставь мебель в Агадир!
Слишком он был полон внутренней жизни для мыслей, хоть мимолетных, о несчастном случае, — это для праздных душ; но уж больно его восхитил этот образ летающего шкафа. Мало ли на свете невозможного — а он все равно справится!
Начальник аэродрома приоткрыл дверь, чтобы выбросить в ночь окурок.
— Вон — все видно.
— Что видно?
— Звезды.
Пилот разозлился:
— Тоже мне звезды, трех штук не будет! И не на Марс же мне лететь — в Агадир.
— Через час будет луна.
— Луна, луна…
Эта луна его еще больше задела: когда это он дожидался луны для ночного полета? Чту он, курсант-недоучка?
— Ладно. Решено, бог с вами, — оставайтесь.
Пилот успокоился, вытащил припасенные с вечера бутерброды, стал мирно жевать. Он вылетит через двадцать минут. Начальник аэродрома улыбался, похлопывая по телефонному аппарату: скоро командовать взлет.
Все было готово — и в жизни наступил какой-то провал. Как будто время остановилось. Летчик застыл, чуть подавшись вперед, на стуле, черные от смазки руки зажаты между колен. Глаза устремлены в одну точку — на полдороге к стене. Начальник аэродрома наискось от него, с приоткрытым ртом, словно в ожидании тайного знака. Машинистка зевнула, подперла голову кулаком, сон постепенно вырастал в ней. Только сыпался и сыпался песок в часах. А потом вдруг раздался какой-то дальний зов — и будто снова запустили машину. Начальник аэродрома поднял палец: пора. Пилот усмехнулся, выпрямился, вздохнул полной грудью.
— Ну, счастливо!
Так порой в кино обрывается пленка. И все замирает, с каждым мигом неподвижность все тяжелее, словно обморок, — а затем жизнь начинается снова.
Сперва Бернису показалось, что он не взлетает, а лезет в холодную сырую пещеру, где грохот мотора отдается, как рокот прибоя. Потом — что он просто потерял опору. Днем из синего неба, линии залива, округлых спин холмов строится прочный мир, на который можно положиться, — а сейчас его выбросило из этого мира в мир первых дней творения, где стихии еще буйствуют все вперемешку. Внизу равнина уносила последние города — Мазаган, Сафи, Могадор, переливавшиеся, как витражи. Потом мелькнули последние фермы — последние бортовые огни земли. Внезапно он ослеп.
— Вот как! Ну и влип же я.
Пристально следя за авиагоризонтом и высотомером, он стал снижаться, чтобы выйти под облака. Слабый красный свет бортовой лампочки сбивал с толку, он ее выключил.