— Нет времени, — бросил Рауль, ненавидя себя за бессердечие.
— Я вас не понимаю. — Харриет в недоумении смотрела на него. — Чтобы выкопать могилу понадобится совсем немного времени, а потом…
— Я не копаю могил! — Он сердито повернулся, и накидка, закрывавшая нижнюю часть его лица, откинулась. — Я и так надолго задержался. Мы отправляемся немедленно.
— Вы же не хотите сказать, что оставите его здесь вот так! — Харриет, не веря своим ушам, уставилась на него. — Мой отец всю свою жизнь служил Создателю, он заслужил быть похороненным по-христиански.
— Здесь пустыня. — На сухощавом смуглом лице блеснули прищуренные глаза. — Через несколько часов песок засыплет его. А теперь поторопитесь. Я хочу вернуться на свою дорогу еще до восхода солнца.
— Вы не можете так думать!
Харриет смотрела на него, пораженная ужасом.
— Уверяю вас, я отдаю отчет в каждом своем слове. Собирайте вещи.
Он жестом указал на ее брошенную на песок широкополую шляпу с вуалью и потрепанную Библию, лежащую рядом с отцом.
— Нет!
Харриет дрожала, но не от страха. Она дрожала от злости, на которую она никогда и не подозревала, что способна, и вызывающе всматривалась в красивые, почти сатанинские черты.
— Вы можете оставить его здесь, а я не оставлю! Я сама похороню его!
Его глаза сверкнули, и она непроизвольно вздрогнула. С проклятием мужчина резко повернулся, так что его накидка закрутилась вокруг мускулистого тела, и на секунду Харриет показалось, что он возвращается к лошади, но он пошел к ближайшей пальме и начал неистово копать песок в тени у ее ствола.
Испустив глубокий дрожащий вздох облегчения, Харриет с еще мокрым от слез лицом прошла по темному мягкому песку и опустилась на колени рядом с мужчиной.
Небо уже начало краснеть перед рассветом, прежде чем их работа была закончена. Они выполняли ее молча: Рауль потому, что разговор дал бы выход его гневу и нетерпению; Харриет — потому что онемела от горя.
Когда они, выпрямившись, сели на пятки, Рауль коротко сказал:
— Я не знаю порядка похоронного обряда. Двадцать третий псалом подойдет?
Харриет встала на ноги и, покачиваясь от слабости, отряхнула с юбки песок.
— Не думаю, что это уместно, — сухо отозвалась она, и черные брови недоуменно взлетели вверх.
— Тогда «Отче наш»?
— Не думаю, что это будет пристойно, — покачала она толовой. — Вы араб, а мусульманство…
— Я француз и христианин, — отрезал он с угрожающими нотками в голосе и открыл потрепанную Библию ее отца.
В полубессознательном состоянии от голода и усталости Харриет с недоверием посмотрела на него, но не стала возражать. Хорошо известные слова наполнили воздух.