Умер брат, когда хотел спасти щенка, упавшего в котлован, полный воды. Дворняжка барахтался в метре от берега, расхлюпывая вокруг кусочки гнилой влаги. Для любого выудить щенёнка за шкирку было бы делом времени. Но брат не мог. Он упал на колени, ткнув лицо в рыхлую линию водоёма, вывернул губы и стал пить мощными глотками. Порции вялой жижи хлынули внутрь брата, растягивая кишки.
Спустя несколько минут от целой глыбы воды, наполнявшей котлован, осталось лишь несколько мягких луж, посреди одной из которых сучил лапами спасённый щенёнок. А на краю котлована глотал хрипы мой брат. В сознании брата ещё отпечаталось лицо врача скорой, разглядывавшего его сквозь прищур циника. Рука эскулапа выводила фигуры на животе, где под слоем кожи и мяса в кроваво-грязном бульоне покачивались кишки вперемешку с мятыми листьями и жуками-водомерками…
Брат иногда снится мне… будто его прибили к кресту, гвозди вошли в ноги, а на том месте, где к перекладине должны быть пригвождены руки — гвозди вбиты просто в шелушащуюся древесину. Крест с братом высится над городом, посреди улицы, забитой похожими на ящериц автомобилями, и его куцее тело окутывают шершавые клубы смога.
Несколько раз, когда порывы ветра были особенно сильны и в душе моей надувались пузыри отчаяния — я выходила на улицу, пытаясь копировать действия брата, но у меня никогда не получалось отдаться воле стихии так, как удавалось ему. Мешали руки…
…Я опустился на колени у кромки котлована, земля съёжилась и поцеловала мои коленные чашечки острыми холодными губами. Я вытянул шею и опустил взгляд на плещущуюся жижу, там отражался я сам в мишуре уличного движения, я был прибит к громоздкому занозистому кресту и заставлял прохожих себя обходить. Вот это бык, бросил кто-то из спешащих. Бык, всё верно! — закричал я ему с креста. Дама, которая как раз в это время опасливо огибала мой крест, боясь оцарапать своё тело о неровный край креста, живо посмотрела мне в лицо:
— Валентин Григорьевич?!
— Ну да, я Валентин Григорьевич Бык.
— Валентин Григорьевич?! — словно не расслышав, повторила дама.
— Конечно, это я.
— Валентин Григорьевич?! Да что же такое. Валентин Гри…
Я оторвал голову от рук, на которых она покоилась и которые от долгого неподвижного лежания на столе словно наполнились песком, и посмотрел в вибрирующее лицо кадровички.
— Валентин Григорьевич, вам плохо?
— Что вы, вздремнул просто.
Кадровичка затараторила про новую соискательницу должности, про третью руку… Снег её слов ложился плотным настом на мою душу…
Принять. Веки кадрочички запрокидываются на лоб. Но… третья рука? Принять! Из голоса моего просыпаются на пол металлическая стружка. Испытательный срок? Да. Месяц? Две. Недели? Да, две недели! Кадровичка сжимает в гармошку скуластое лицо, наполняя губы нежным смятением.