— А это сыновья мои, Федор и Петр, — с какой‑то особой теплотой проговорил посадник и, слегка подтолкнув вперед застывшего на месте Федора, взял теплую ручку младшего сына, такого же круглолицего, как отец, подвел его к Михаилу Ярославичу.
— Вот и познакомились, — сказал удовлетворенно князь, хитро подмигнув Федору, — а со мной к вам прибыли соратники и други мои: Егор Тимофеевич, воевода княжьей дружины и сотник Василько, Остапа сын. Хоть и молод он, и рановато величать его по отчеству, но чести такой достоин, не раз уж в сече отличился, — добавил он и заметил, как покраснел от похвалы сотник. — Прошу любить да жаловать!
Однако смутился сотник не столько от княжеской похвалы, как от робкого взгляда, который бросила на него дочка посадника.
«Что ж это такое со мной делается. Вроде знал я немало девиц и пригоже, да не таял от одного их взгляда, будто воск под солнцем», — подумал Василько удивленно.
Размышления сотника были тут же прерваны: посадник пригласил гостей пройти в соседнюю горницу, где, как оказалось, уже был накрыт стол.
Князь первым переступил порог и чуть не ахнул от изумления: просторная горница была вся полна какого‑то мягкого теплого света, но исходил он вовсе не от трех больших окон, за которыми все так же висело снежное марево, а от печи, выложенной муравлеными изразцами. На белой блестящей стене распустились неведомые цветы, над которыми порхали сказочные птицы, казалось, что и за высокими зелеными травами, что поднимались от самого пола, прячутся диковинные звери.
— Экая красота, — выдохнул наконец Михаил Ярославич с восторгом и завистью, взглянул на друзей, как будто приглашая их порадоваться изумительному зрелищу, — много видывал, но такое в первый раз!
Воевода и сотник тоже уставились на печь. Посадник хоть и рад был тому, что удивил гостей, но вдруг испытал острую тревогу. Он хорошо знал, как страшна зависть, а ее трудно было не заметить и в княжеском голосе, и во взгляде, и поэтому он, пригласив гостей к столу, не мешкая, пустился в объяснения:
— Кабы знал я, Михаил Ярославич, что тебе так по нраву придутся эти изразцы муравленые, приберег бы для тебя. Только вот, князь, незадача какая: рисунок-то и вправду хорош, да вот изразцы‑то старые, пожар пережили. Я когда дом этот ставил, люди мои, что расчищали пепелище, которое от прежних построек осталось, нашли невдалеке отсюда под большим завалом остатки печи. Один из них заметил рисунок, дождями от гари и копоти освобожденный, отколол изразец и мне показал. Потом уж и остальные осторожно скололи, очистили. Но маловато их оказалось — только немногим более трех локтей смогли подобрать, но все равно решил я их в дело пустить — очень уж рисунок всему нашему семейству приглянулся. А что теперь печь так глаз радует, так это Верунька моя постаралась: где какая веточка или у птички крылышко повреждены оказались, она подправила, да так умело, что только вблизи и отличишь, — закончил посадник, с гордостью за дочь и довольный своим разъяснением.