Посадник с пониманием кивнул, сразу же проникшись еще большим уважением к князю и к этому суровому молчаливому человеку, каким ему представлялся воевода, и каким тот, в общем‑то, был на самом деле. Теперь Василий Алексич глядел на собеседников совсем другими глазами: они прошли через те же испытания, что и он, поэтому понимали его с полуслова.
Несмотря на то что за время, которое посадник жил в Москве, он приобрел не только тайных недоброжелателей, но и тех, кого мог назвать друзьями. Василий Алексич ни перед кем свою израненную душу не открывал. И вот сейчас, ощутив, что его слушают с искренним сочувствием и с пониманием, посадник как-то сразу расслабился и заговорил с гостями о том, о чем прежде никому не рассказывал:
— Не успел я жену и детей оплакать, новое горе пришло… В сумятице да неразберихе, что тогда началась, вести о семье до меня не сразу дошли, Данила мой, когда на битву шел, ничего о матери, братьях меньших и сестре не ведал. О нем самом, о том, что погиб от сабли татарской, мне, спустя полтора месяца, сообщил дружинник, который с ним в одной сотне был. Так что, Егор Тимофеевич, и я тоже не знаю, где схоронен сын, да и схоронен ли, а может, воронье поганое да звери дикие его косточки по миру разнесли…
«Что же с женой и детьми случилось?» — хотел спросить князь, но не решился, и правильно сделал, потому что посадник сам заговорил об этом:
— Винил я себя долго в смерти детей моих младших и Ольги, жены первой, с которой обвенчался, когда мне минуло осьмнадцать лет. Да видно, так Богу было угодно распорядиться. Может* ты, Егор Тимофеевич, помнишь, князь Ярослав Всеволодович в ту пору дома‑то мало бывал — из похода в поход — затем и вовсе Новгород на сына Александра оставил, а сам в Киев подался, сел на великокняжеский престол. А дружина, сами знаете, — за князем следует. Вот и надумала Ольга, пока меня нет, съездить в родительский дом, в Рязань. Да и повод был для того: известие пришло, болен, мол, отец ее, месяц–другой пожить ему осталось. Отписала Ольга мне и, ответа не дождавшись, отправилась в путь с сыновьями погодками, Борисом и Глебом, и Верой, которой тогда семи лет не исполнилось. Кто же мог знать, что беда такая случится… Ведь сколько лет прошло после Калки[24], и не было ни слуху ни духу о поганых, что тогда на землю нашу пали, словно меч, за грехи карающий.
При упоминании о Вере сердце у Василька забилось учащенно, и он, зная об ужасной доле, выпавшей Рязани, весь напрягся, ожидая услышать нечто страшное. Так оно и вышло.