Яннис развалился за столом в позе инсультника, то и дело вздрагивая. Дверь в кабинет была закрыта, но оттуда доносился голос Бхавина, разговаривавшего по телефону и оравшего что-то на хинди. Катрина, не таясь, прикладывалась к стоявшей на столе бутылке «Гордона». Мэдисон сидела перед компьютером совершенно неподвижно, руки на клавиатуре. Я тоже сел и уставился на экран. 300 000 фунтов. Столько я потерял в тот день. Столько должен был перевести Бхавину до отъезда. Я посмотрел на Янниса. Прямо в окно светило солнце; его лучи просачивались сквозь кроны деревьев, подрагивавшие от легкого ветерка. Поймав мой взгляд, Яннис заговорщически улыбнулся, мотнул головой и вышел в коридор. Я последовал за ним — сначала в коридор, потом в туалет.
Мы заперлись в кабинке. Он выложил на крышке две широкие дорожки кокса, наклонился, втянул одну и отступил. Я уже принял несколько пилюль и соображал не вполне ясно, но понимал, что все, ради чего работал, рассыпается у меня на глазах, что доходы тают и к концу года я вполне могу остаться ни с чем — без бонусов и, может, даже без работы. Вдох получился слишком глубоким, кокс обжег нос и, как мне показалось, прошел до глаз и ударил по зрительным нервам. Мы вернулись на свои места и попытались разобраться в потоке входящих — безрадостных — прогнозов из США, чуть более бодрых новостей из европейских банков, представители которых, похоже, разделяли оптимизм Бхавина в отношении рынка, и унылом докладе Мэдисон, рисовавшем картину еще более мрачную, чем даже американские банкиры. Но кокс уже действовал; я чувствовал, как пляшут под столом колени, и неприятные слова проплывали мимо.
Та неделя была худшей в истории рынка ценных бумаг. Мы пытались устоять перед нагрянувшей бурей. Закрыли наши кредитные линии и покупали все, что могли, в том числе торговавшиеся по смехотворным ценам облигации. Мы верили в себя, верили в рынок. Верили до следующей торговой сессии, когда увидели, что купленные нами бонды упали на двадцать процентов. К концу недели я потерял больше миллиона фунтов, и все заработанное за год улетело в трубу. Сидя перед экраном, я вспоминал, с каким пылом бросался в телефонные баталии, выбивая из клиентов уступки, приносившие мне двадцать или тридцать тысяч. Вспоминал долгие бессонные ночи, потраченные на подготовку сделок. Вспоминал тот огонь, что горел во мне, когда я мечтал, как буду приглашать университетских знакомых к себе в Челси, в апартаменты с широкими окнами, выходящими на зеленую, напоенную летними ароматами улицу.
Один день из того жуткого времени особенно крепко запал в память. Какой-то трейдер отказался от сделки, и я орал на него по телефону. В те дни я сильно подсел на кокс и был постоянно взвинчен. Мэдисон молча стояла рядом и морщила нос, покуда я пытался найти еще кого-нибудь для сделки. Это вошло у нее в привычку: подойти к моему столу и застыть бессловесным призраком, глядя, как я работаю, ничего не говоря и только перебирая беспокойно пальцами. В соседней кабинке происходило то же самое: Яннис орал на трейдера, только что закрывшего свою кредитную линию.