— У нас с тобой разные взгляды.
— Твои взгляды сформировал подонок, который насиловал нашу Надин.
— Нет! — заорала Ольга. — Надин врет. Он не мог такое сделать. Она сама кого угодно изнасилует.
У двери раздался тяжелый вздох. Из темноты появилась Надин.
— К сожалению, женщинам трудно насиловать мужчин, — сказала мрачно. — Однако я нашла выход. Я наняла бродяг, заплатила, и они отлично позабавились с твоим милым.
— Нет! Нет! Нет!
— Очень жаль, девочка моя, но ты связалась с подлецом. Редким подлецом.
— Ты сама подлая и жестокая. — Ольга уткнулась в подушку и разрыдалась.
— Иди, Пашенька, — услала Надин мужа. — Тебе завтра на работу.
— Я в гостиной подожду, — прошептал тот, сраженный услышанным.
Ночь выдалась трудная, с криками, успокоительными каплями, беготней по дому, слезами. Две вазы оказались разбиты, Олина подушка разодрана в клочья. На рассвете подводили итоги. Павел обнимал обессиленную от истерики дочь, с тревогой присматривался к жене. Она была бледна, глаза полыхали злым отчаянием.
— Представь себе, — цедила она. — Ты бросила бомбу и, разорванная в клочья, в луже крови, валяешься на мостовой. Вокруг стоит народ, глазеет. Чужая смерть — занятное зрелище. Бегают жандармы, матерятся. Вместо того, чтобы ловить воров и убийц они вынуждены лазить по кустам, собирать части твоего тела. Какая-нибудь Марфа или Иван Иванович, вернувшись домой, за чашкой чая или миской щей, почесывая бок, скажут: опять бомбисты шалят, сволочи, креста на них нет. И все. Народ, ради которого, ты собралась на смерть, не нуждается в твоем подвиге. Народу безразлично кто сидит в губернаторском кресле, и кто командует жандармами в городе. Народу не нужны кровавые зрелища, народу нужны деньги и знания. Для того, чтобы лучше жить. Твоя никчемная смерть ни изменит ничьей жизни, ни принесет никому пользы и лишь развлечет обывателя.
— Моя смерть может и не принесет пользы, но другие непременно изменят ход истории.
— Хоть сто, хоть тысячу раз убей, от того никто не станет счастливей.
— Я не верю тебе, — твердила Оля. Белоснежная мечта — революция не желала примерять кровавые обноски.
— Зато ты безоговорочно, рабски веришь другому. Я учила тебя думать, а ты покорно подчиняешься первому встречному. Ты рабыня, Оля. И жаждешь рабства.
— Нет, я — революционерка!
— Самый большой революционер — твой отец. Он не преобразовывает весь мир, а обустраивает пространство вокруг себя. Когда-то он заставил моего отца вести дело по-новому, выдержал нападки и угрозы, выстоял, состоялся и помог найти себя тысячам людей. Глядя на него, я поняла, что занималась глупостями и теперь учу мальчишек и девчонок грамоте и арифметике. Теперь мой труд направлен на реальную живую пользу, а не выдуманное всеобщее благо.