Валентина Борисовна тоже была в украинской вышитой рубашке и так красиво улыбалась, что даже стала казаться Мише похожей на Алину Георгиевну.
Миша подошёл к тёте Нине, стоящей тоже по эту сторону шнура и умиленно глядящей на белые скатерти и вилки (ни того, ни другого в садике тоже никто никогда не видывал) и потянул её за рукав синего халата:
— Тёть Нин!
— А? — не отрываясь, спросила тётя Нина.
— Тёть Нин, а чего они не на веранде?
— А? — не вникая, повторила тётя Нина.
— Тёть Нин, подёргал ещё раз за рукав Миша, — тёть Нин, а чего они не на веранде? Мы ж там никогда не сидим.
— А! — не глядя на Мишу, включилась, наконец, тётя Нина. — С веранды смитник видно! Отстань… — строго вырвала руку она и перешла на другое место.
Щёлкали какой-то штучкой, кричали «Мотор», «Стоп», «Борода», «Ити ж твою мать» и много других киношных слов, сто раз усаживали детей за стол и снова поднимали, потом дети танцевали гопак, для чего девочкам надевали специальные венки.
Дети стоящие по одну с Мишей сторону, радовались, хлопали, если надо, в ладоши, а когда Витя Приходько читал стихотворение Самуила Маршака, повторяли вслед за ним, кто вслух, кто одними губами:
«Когда вождя соратники внесли
В гранитный мавзолей для погребенья,
Народ во всех краях родной земли
На пять минут остановил движенье».
И Миша тоже знавший это новое стихотворение, повторял его вслед за Витей и вспоминал девочку из младшей группы, что села в эти пять минут на стульчик, и свои неподвижные пальцы. А когда Витя дошёл до предпоследней строфы:
«И Армия, которую он вёл
Путём побед от Волги до Берлина,
И дети созданных его заботой школ
Слились в одном порыве воедино», —
он замечтался и представил себе, как все дети их детского сада, и по ту, и по эту сторону шнура, превратились в одного гигантского ребёнка, снятого для кино. И когда это чудо в украинской рубашке, с венком на голове и виноградом в руках появляется на экране, происходит разрыв плёнки, все свистят и топают ногами. Так они все сольются в одном «порыве» воедино. Или «разрыве». Короче, что такое «слиться в порыве», Миша иначе представить не смог.
В это самое время Витя дошёл до последней строфы:
«И эта перекличка всей страны —
Реки и моря, города и поля, —
Нам говорит без слов, как мы сильны
Единством чувства… Единством чувства…»
Пауза сделалась мучительной, Витя сильно наморщил лоб, а Миша не удержался и заорал с другой стороны шнура:
И все-все, даже кошка на окне садика, оглянулись на него.
Вообще, стихи играли в Мишиной жизни роль особую. Миша, если честно, не очень верил, что ребята не могут их запомнить. Он думал, что они просто шалят и придуряются. Он даже подозревал, что для того, чтобы запомнить мелодию какой-либо песни, надо обязательно правильно запомнить слова и, напевая «ла-ла-ла», мысленно проговаривать настоящий текст. Так, во всяком случае, делал он и думал, что и другие делают так же. Когда же натыкался на перевирание текста или ссылки на его незнание, принимал правила этой, как он думал, игры и даже сам иногда подыгрывал. Увидев же, что в нотах какой-то песни под нотными знаками пишутся слова, разбитые на слоги, уверился в своей версии окончательно. Он, начисто лишённый музыкального слуха, никогда не ошибался в метре и размере и даже, рассказывая содержание, допустим, фильма, сам впадал в некий ритм, чего, конечно же, не замечал, но что действовало на благодарных слушателей.