Бабушка всегда напевала за работой — церковные песнопения или вроде того, не настоящие песни. И вовсе не от радости, а чтобы скрасить свою скучную и тяжелую жизнь. По крайней мере, так ему казалось в детстве. Но бабушкину жизнь было уже не скрасить, как не изменить ее тяжелых медлительных движений.
Натаниел повел Ютту в большое кафе на рыночной площади. Среди страшной сутолоки в этом кафе никто не обращал внимания на отдельных посетителей. Он понимал, что все равно рискует, но что за игра без риска? Он любил рисковать. Свободой. Жизнью.
Она молчала. Похоже, была не из тех, кто болтает лишь бы болтать. А это редкость. Поглядывая на нее краем глаза, он понимал, что она нравится ему все больше и больше. Даже слишком. Она бросила ему вызов, и он этот вызов принял. Ему легче было бы противостоять ей, если бы он оставался к ней холоден. Но вышло по-другому. Он сунул руки в карманы и напряг все мышцы, чтобы не выдать сотрясающей его дрожи.
Имке снилось, что она бежит по какому-то длинному тоннелю по щиколотку в воде. В конце горел свет. Слыша плеск воды и собственное хриплое дыхание, она знала, что это сон. Ломило в боках, руки и ноги болели. Брюки были в грязи. Она хотела проснуться, но не могла.
В довершение всех несчастий Ютты не было дома. Некому было пожаловаться, поплакаться. Мерли мрачно пошла на кухню и включила кофеварку. Кошки крутились у нее под ногами. Она налила им молока и мелко порезала два кусочка отварной ветчины. Пусть ей самой паршиво, кошки не должны страдать от этого мерзавца Клаудио.
В своей комнате она улеглась на кровать и включила телевизор. Чтобы не думать. Не позволять Клаудио снова проникнуть в ее мысли. И особенно в сердце. Программы, идущие ранним вечером, были как раз то, что нужно, — настолько пусты и бессмысленны, что прогоняли из головы все до последней мысли.
Мне нравилось, что он не пытается заговаривать мне зубы, не болтает глупостей, как это принято в начале знакомства. Он держался очень спокойно и сдержанно, подобно мне. На мой вкус, в кафе было слишком многолюдно — шумно, тесно. Но его, казалось, это устраивает. Его молчание лучше всяких слов внушало мне чувство уверенности и безопасности, как будто я в детстве сидела на кухне с матерью или ночью ехала в машине с отцом.
Мы оба заказали кофе со сливками. Потом постепенно разговорились.
— На свете мало людей, с которыми можно молчать, — заметила я.
— И еще меньше тех, с которыми можно поговорить, — улыбнулся он.
Его улыбка проникала в самую мою душу. Когда он улыбался, у его глаз рассыпались мелкие морщинки. Мне даже захотелось их потрогать, чего я, конечно, не сделала, а стала снимать обертку с бисквита, подававшегося к кофе.