Дверь в кабинет Шнайдера открыта. Он сидит молодцевато, не касаясь спинки кресла. Смотрит в монитор.
– Гутен таг, дорогой хер! – сказала Сусик жеманно.
Шнайдер внимательно взглянул на нее, на меня, вздохнул:
– Guten Tag! – А у меня тише спросил: – Владеет немецким?
– Не знаю. Говорит, что владеет всеми европейскими языками.
– А, понятно, – сразу как-то успокоился Шнайдер. – Всеми языками владеет, все знает, всюду была…
– И все умеет. Режиссер.
– Вот оно что. Ста-ни-слав-ский! – по слогам выговорил Шнайдер, вежливо скользя взглядом по Сусик, которая с грохотом и шумом усаживалась за стол.
Сев, она с усилием расстегнула огромные черепаховые пуговицы пальто и с видимым омерзением произнесла:
– Что, он знает Стасика?.. Стасик не для вас, немцев. Немцы перевоплощаться не умеют, слишком рациональны, их ум их изнасиловал. Папа всегда говорил: «Сусик, заруби себе на шее: немцы не могут без ума что-то делать. Они – жертвы ума. А ум разрушает пластику». Где, скажите мне, немецкие скульпторы?.. Где немецкие художники?.. – вдруг громко вскричала она, и ее совиные брови зашевелились. – Где великие актеры-фашисты? В немцах нет живности, одно истуканство!
– Что такое, в чем дело? – боязливо поинтересовался Шнайдер, услышав печально знакомое слово. – Нас ругает?
– Нет, о немецких скульпторах рассуждает. Вам не жарко? Снимите пальто, – сказал я ей.
– Нет, что вы, мне холодно, – ответила она, хотя ее покатый шишкастый лоб был покрыт потом. – Мне все время холодно. И в голове гул.
«Собрат по несчастью», – проникся я к ней добрым чувством.
Шнайдер открыл папку, поискал паспорт.
– Где ваш паспорт, позвольте спросить?
– Пропал. Улетел! Улетучился и воспарился! – И Сусик сделала плавное движение рукой, чуть не задев меня широким рукавом, от которого шел запах нафталина.
– Что значит «улетел»?.. Утерян?.. Когда, при каких обстоятельствах?
– А вот во Франции, на вокзале.
– Вы что же, были во Франции? С какой целью?
– Сдавалась в плен Наполеону, – усмехнулась Сусик, подняв вверх пятерни. На правом запястье обнажился нитяной браслет, на левом – громоздкие часы на железном ремешке.
– И какой результат во Франции?
– Вот, отказ. – И она победно выложила из сумки мятые бумаги.
Я подал их Шнайдеру. Он пересмотрел их, отобрал скрепленные вместе листы, потом позвонил и попросил Зигги подняться:
– Он хорошо знает французский, пусть посмотрит, что это. Ладно. А пока пусть представится, расскажет о себе…
Сусик, услышав эту просьбу, надменно приосанилась:
– Что ему надо? Внутренняя жизнь? Или внешняя? У художника их две. Нет, даже четыре!.. Ну да, каждой – по паре. Две – днем, перед едой. Две – ночью, перед сном, – понесло ее в какую-то фармацевтику.