Сейчас Чик, совершив очередной подвиг — выгнав с виллы разбойников, погуляв на свадьбе друга и его бывшей любовницы, снова отправился по коммерческим делам, по слухам в Этрусию. А в первый раз уходил с самым настоящим этруском:
«Здоровенный сероглазый красавчик с длиннющим мечом», — описала Сирилгин, — «он сначала раненый был, потом выздоровел. На нас, на служанок и не смотрел даже. Ужас, какой серьезный! А Русу чуть ли не кланялся».
Больше всего служанка ненавидела Гелингин — дочь князя. Она, сучка высокородная, отбила её Руса и князь, говорят, не против их свадьбы.
— Рус, конечно, богач и архей, но никак не князь и не царь и не наследник! Может, князь передумает, не отдаст свою любимую дочь за безродного? Ты как думаешь, Верония? Не ровня он ей! Наиграется даркова подстилка и выкинет! А я подберу, я не гордая… — плакалась она Месхитинской жрице.
«В чем-то эта дура права, особенно о неравном браке… этруск — купец? Встречаются такие, но очень редко, они воины. Вот и дурочка рассказала, что он был ранен… непременно надо доложить Викарии…», — что и сделала, как только отправила Сирилгин с внушением забыть о встрече, но непременно прибежать в этот неприметный храм на окраине Эолгула и рассказать о возвращении хозяина.
— Князь, значит, по словам этой курицы его привечает… — задумчиво произнесла Викария.
— Не только по её словам, сестра Стандор, весь город об этом судачит…
— Мы не пустословные матроны, сестра. Вот что, в городе есть этрусский посланник?
— Есть.
— Как он относится к лооскам?
— Не знаю, об этом речь не заходила… — подосадовала Верония.
— Твоя задача, — Викария порадовалась досаде подчиненной, а то слишком все у неё гладко, невольно заревновала, — любым способов вытянуть из него сведения о том этруске. Не может быть, чтобы в той дыре они не оказались знакомыми, и поспрашивай о Русе, — она и в мыслях называла бывшего раба не Чиком, а Русом. Так легче воспринималась невероятная новость — раб жив! Права Флорина. Не от мира сего, а ума у неё не отнять.
— Надеюсь, добывать сведения у похотливых самцов ты умеешь, — на этом отключилась.
Умела. Как впрочем, и любая умная лооска.
Стригант откровенно скучал в этом забытом Френомом городишке, где и осень практически лето. На соблазнение поддался охотно. Веронии показалось еще чуть-чуть и он её порвет.
«Все правильно», — вспомнила она, — «здесь же нет легальных Домов Терпимости, в нелегальные ему идти не с руки, а местные дамы недотроги. Идиоты эти тиренцы, зачем мужиков доводят?»
Ей, лооске, и в голову не приходили понятия «обычаи», «нравственность», «девичья честь» в конце концов. Поступок Сирилгин в её глазах выглядел вполне естественным, а сама девушка его стыдилась и оправдывала исключительно бедственным положением. Перед сестрами и матерью (отец давно умер) маячило рабство за долги, что еще постыдней.