Именно он предложил мне то, что имело столь серьезные последствия, когда спросил, не хотел бы я перед смертью увидеть капеллана. Как ни странно, я сам никогда об этом не думал, хотя это обычное дело для человека, который готовится к смерти. Честно говоря, мне не столько хотелось увидеть священника как такового, поскольку я был уверен, что в свой последний час (как и в любое другое время) обычный человек точно также может общаться с Творцом наедине, как и с помощью любого постороннего человека. В любом случае, в моем положении я теперь был бы рад увидеть хоть кого-нибудь. Мне нужно было сделать еще несколько мелких распоряжений, а священник, как мне казалось, смог бы помочь мне лучше, чем начальник тюрьмы. На самом деле, ведь это его работа, потому я сразу согласился, что хочу его увидеть.
Ожидая священника, я начал писать последнее письмо домой. Только когда я дошел до середины письма матери, которая была для меня самым дорогим человеком на свете, я понял, насколько близко подошла ко мне смерть. Я ощущал тщетность и пустоту. То же самое я чувствовал раньше, когда я видел молодых людей идущих на смерть в бою — то, что моя жизнь потеряна напрасно. Конечно, я еще многое мог бы сделать для Англии и всего человечества, но теперь мне предстоит исчезнуть в пустоте. Я сделал кое-что, это правда, но я знал, что мог бы сделать намного больше. Я прекратил писать на середине письма и снова прошелся по камере. Неужели совсем нет возможности для побега? Может быть, возможно помилование в последнюю минуту? Ответ на оба вопроса был ясен — он мог быть только отрицательным. Даже если бы я сам строил камеру для заключенных, я не смог бы построить ее прочнее и надежнее, чем та, в которую я попал. Что касается помилования, то тот ущерб и человеческие потери, которые были результатом моей диверсии, не оставляли мне места для такой надежды.
Но в тот момент, когда в камеру вошел священник, у меня появился проблеск надежды. Начальник тюрьмы, введя его, оставил нас одних. Я спросил, сколько времени мы можем беседовать, на что начальник тюрьмы ответил, что время неограниченно. Несомненно, у меня было много мелких распоряжений, и капеллан с радостью пообещал заняться ими. Я очень сердечно поблагодарил его и сказал, что мои дела не займут у него больше часа, потому что мне не хотелось бы лишать священника ночного сна.
Еще до того, как начальник тюрьмы ушел, оставив нас одних, я критически оценил моего нового гостя, потому что с его появлением в моем мозгу возникла какая-то новая надежда. Священник был лет на десять-пятнадцать старше меня, не очень высокий и довольно щуплый. Внешне он совсем не походил на меня, хотя бы потому, что его волосы были темными, а мои были осветлены до почти белого цвета. Кроме того, у него были темные усы щеточкой — такая форма в то время была популярна и в английской, и в немецкой армиях. Еще он носил очки с толстыми стеклами. Несмотря на это, мой опыт актера уже через пять секунд подсказал мне, что с помощью краски для волос, накладных усов или волос и жидкого резинового клея я легко выдал бы себя за этого священника. Этого было достаточно, чтобы надежда прочно поселилась в моем сердце.