Французы начали наступление со своей обычной храбростью. Они дрались с воодушевлением, помня вдохновенные слова их командующего. Это должен был быть прорыв, великая последняя битва всей войны, которая должна была отбросить разбитых немцев к Рейну. Поднимаясь с легким сердцем из траншей, они не знали, что немцы знали все подробности плана их наступления. Потому к концу дня пятьдесят тысяч храбрых французов лежали мертвыми на самом кровавом поле боя в истории.
Последующий месяц был, вероятно, самым тяжелым и критическим месяцем войны для французов, быстро разочаровавшихся в обещаниях своих командующих, потерявших надежду на быструю победу и отказывавшихся продолжать сражаться. В десятках дивизий произошли бунты: в некоторых солдаты и младшие офицеры просто отказывались воевать, в других они были готовы обороняться в траншеях, но не наступать. Комментарий к этим событиям звучал бы очень необычно: боевой дух “пуалю”, французских солдат, выдержавших испытание самыми ожесточенными атаками немцев или их самой отчаянной обороной, сломался, наконец, из-за невероятной глупости их собственного командующего.
Вскоре после этого меланхолического эпизода я совершил свой следующий и последний визит в Англию за время войны. Такие поездки уже не выглядели нормальными, поскольку я был переведен в оперативное управление, но в этот раз поездка в Англию была связана с вопросом такой важности, что я сам предложил использовать мои особые качества и взять дело в свои руки. Кстати, дело касалось очень интересного момента — относительной личной безопасности лидеров стран во время войны. Если вы просмотрите список членов кабинетов министров всех основных воюющих стран, вы заметите, что вряд ли хоть один политик хоть как-то непосредственно пострадал от войны. На самом деле, многие сейчас утверждают, что если бы лидеры страны сами бы подвергались физической опасности, они вряд ли с такой готовностью и спокойствием посылали бы своих сыновей — и сыновей других людей в бой или вели бы свои нации к войне. Лично я не нахожу в этом аргументе большого смысла. Я встречал многих видных политиков из многих стран Европы, и хотя я мог бы обвинить их во многих недостатках, но очень немногих можно было бы назвать людьми, не обладавшими личной храбростью.
Но время от времени, мне приходится сказать, они действительно подвергаются опасности — не от обычных ударов войны, а от покушений. Как много англичан — или особенно англичанок, считали, что именно Кайзер являлся врагом мира, и если бы только его устранили, то война тут же прекратилась бы? Они удивлялись, что не нашлось ни одного храброго и изобретательного человека, который смог бы пробраться во дворец Кайзера и казнить человека, ввергнувшего Европу в это кровопролитие. (Идея эта, конечно, была совершенно ошибочной, потому что, как я уже говорил, влияние Кайзера во время почти всей войны было очень незначительным.)